в руках объяснять мужу и его друзьям, что можно и нужно говорить о смене династии и некоторых реформах, но не о возвращении отживших порядков, а в ответ слышала: «Это может понять только истинный талигоец и Человек Чести».
«Истинные талигойцы» жили за счет жены своего сюзерена, год за годом распродававшей свои драгоценности, и все равно смотрели на дочь алатского герцога сверху вниз. Сначала она обижалась чуть ли не до слез, потом привыкла, потом плюнула.
Больше всего Матильда боялась, что ее единственный сын вырастет эдаким огрызком прошлого, упивающимся серой, бессильной ненавистью к родине далеких предков, но Эрнани удался не в Раканов, а в Ме́кчеи. Он был веселым, упрямым, уверенным в себе, в мальчишке бурлила алатская радость и жажда жизни. Они его и погубили. Через два месяца после рождения первенца Эрнани потащил жену кататься под парусом. Налетел шквал, суденышко перевернулось, и все было кончено…
Матильда осталась с давным-давно разлюбленным мужем и маленьким Альдо. Если б не внук и короткие встречи с Эсперадором, женщина сошла бы с ума или кого-нибудь убила. Скорее всего – Анэсти и его «придворных», продолжавших жить и коптить небо, когда Эрнани лежал на засаженном кипарисами кладбище. Смерть мужа принцесса восприняла как избавление, под предлогом глубочайшего, истинно талигойского траура закрыв двери дома перед обнаглевшими дармоедами.
С тех пор единственным кавалером Матильды в ее праздник стал внук. Когда Альдо был малышом, принцесса, как бы худо ни шли ее дела, баловала мальчика песочным пирогом со взбитыми сливками, заказанным у лучшего агарисского кондитера. Альдо уплетал пирог, бабушка ему помогала, не забывая запивать сласти сперва вином, а потом и касе́рой[113].
После того как Альдо сравнялось четырнадцать, Матильда стала наливать и внуку. В голодные годы они проводили время просто великолепно, но потом Раканов вытащили из небытия, и о прежней свободе пришлось забыть. Вот и сегодня заказанный пирог и пара бутылок кэналлийского сиротливо дожидались в спальне, а принцесса принимала поздравления от толпы придурков и лизоблюдов, самым мерзким из которых был Хогберд, по случаю дня рождения ее высочества вырядившийся в камзол цвета мальвы и надушивший пегую бороду чем-то приторным. Матильда любила цветы, но в руках Хогберда даже розы казались поддельными. Тем не менее пришлось благодарить, угощать и слушать.
– Ваше высочество, вы сегодня особенно царственны!
Как всегда, Питер был сама любезность, и, как всегда, Матильда подумала, что, окажись она с бароном в лучшие свои годы на необитаемом острове под одним деревом, и то никогда бы и ни за что бы…
– Благодарю вас, барон. Вы говорите, маршал Алва не только возглавил армию, но и принял звание Проэмперадора?
– О да! Но он ничего не сможет сделать, и Лучшие Люди потребуют его казни…
– Я не видела Кэналлийского Ворона, – рыкнула Матильда, но спохватилась и взяла тоном ниже, – однако то, что я слышала, заставляет предположить, что он не позволит оттяпать себе голову.
– Да, он сбежит в Кэналлоа и отложится от Талига. Нам это на руку – кэналлийцы не лучшие подданные для нашего дорогого Альдо…
Дорогой… Ха! Этот боров знает лишь одно значение этого слова. Ему дорого только то, что можно продать за хорошую цену.
– А вы не боитесь, что Алва выиграет и эту кампанию?
– Это невозможно! Еще никто не смог справиться со множественными набегами дикарей – возьмите хоть морисских корсаров, хоть холтийских варваров, хоть бунтовщиков Лесного края. Гаунау и Дриксен сотни лет не могут ничего сделать со свободными стрелками Торки. Да, кого-то ловят и вешают, но это капля в море! Такую войну можно выиграть, лишь напрочь уничтожив гнезда налетчиков, но бирисские деревни лежат по ту сторону Сагранны. Ворон может до одурения гоняться за летучими отрядами, может уничтожить несколько десятков или даже сотен «барсов» – Варасту это не спасет, и своего хлеба в Талиге не будет. Дораку придется отречься от Алвы, и это станет началом его собственного конца, а без аспида Олларам не удержаться…
Про конец Олларов Матильда слушала почти полвека. От Анэсти и его «двора», от Хогберда и других беглецов, от мужнина духовника-«истинника», магнуса Клемента, камеристки, кондитера, ростовщика… Единственной, кто не лез к ней с политикой, была Мупа. Бедная псина не смогла усидеть в одной комнате с Хогбердом. Если самой Матильде тошно от благовоний, которыми обливает себя пегий боров, то что должна чувствовать дайта?!
– Барон, а как вышло, что Дорак допустил назначение Алвы? Он ведь должен понимать…
– О, – Питер многозначительно улыбнулся, став еще противнее, – его обыграли, и как обыграли! Правда, второй раз этого не провернуть, но игра стоила свеч. Как вы, без сомнения, знаете, Фердинанд Оллар – не король, а попугай. Он повторяет то, что ему скажут. Дорак и сказал, но не учел одного – завтрака в обществе ее величества.
Катарина Ариго впечатлительна и добросердечна. Узнав о страданиях Варасты, она проплакала всю ночь, а утром поделилась своим горем с супругом. Тот впал в воинственность, и вот… Впрочем, Дорак и его сторонники настояли бы на своем, если б не сам Алва. Ворона спросили, сумеет ли он выиграть такую войну. Сами понимаете, ответ мог быть лишь один. Совершенно точно известно, что Дорак пытался своего маршала образумить, но Алва закусил удила. Дорак не сомневается в поражении…
– В кои-то веки хочется, чтобы аспид оказался прав. – Альдо с охапкой алатских лилий стоял в дверях. – Я желаю бросить эти цветы к ногам лучшей из женщин. Барон, вы уж простите, но я претендую на то, чтобы полностью завладеть своей принцессой.
– Разумеется, ваше высочество. Надеюсь увидеть вас и ее высочество вечером у входа в храм Семи Свечей.
Хогберд поднялся, отвесив самый почтительный из имевшихся в его арсенале поклонов. Это было неоспоримым свидетельством того, что дело Раканов ему дорого. Тюльпанный барон спал и видел себя кансилльером или в крайнем случае тессорием.
– Удавил бы, – признался Альдо, глядя вслед гостю. – Такой день изгадил!
– Не изгадил, а чуток подпортил, – возразила Матильда. – Хогберда ты всегда можешь выгнать, а вот вечерняя церемония…
– Да уж, – согласился внук, – не могли другой день выбрать, хотя… Может, они решили тебе подарок сделать.
– Мне для полного счастья только нового Эсперадора не хватало, – засмеялась принцесса, поднимая серебристую лилию. Именно такие были вышиты на шали, присланной ей к свадьбе покойным Адрианом. Анэсти мертв, Адриан тоже, а она еще жива, зачем?
– Чудесные цветы, спасибо, милый…
– Я знаю, ты их всегда любила.
– Да… Альдо, я желаю тебе отыскать женщину, к ногам которой ты захочешь бросить все
