хорошо, – отец вертит в руках бокал, разглядывая его содержимое, не смея задерживать на мне свой взгляд дольше жалких секунд. Раньше он задавливал меня своим непроницаемым взглядом человека, во власти которого я жила столько лет. Сейчас всё иначе. Он – больше не мой отец, а я – больше не маленькая девочка.
– Как видишь, у меня всё хорошо и живу я лучше, чем с тобой. – Ответ звучит как пощечина. Но это меньшее, что я могу сделать, взамен на всю боль и все унижения, что получила от самого родного и близкого человека…
– Майя, то что я делал, то как поступал с тобой – это непростительно, – отец тяжело вздыхает и облизывает губы. – Но я сделал это и изменить содеянного уже никогда не смогу, потому что ту боль, что я причинил тебе никогда не залечить. – Ну, ему хотя бы жаль и спустя столько времени у отца хватило храбрости прийти и признать это. Но уже слишком поздно. Это чужой и посторонний человек больше для меня ничего не значит, как и его слова раскаяния ничего не трогают в моей душе.
– Если тебе нужно моё прощение, чтобы спокойно жить дальше, хорошо, – неестественно пожимаю плечами. – Я тебя прощаю. Взамен, никогда больше не появляйся в моей жизни! – Отец наконец-то поднимает голову и обращает свой печальный взор на меня и чего-то ждет. Ждет, что я передумаю и скажу что-то менее беспощадное. – Прежде, чем я уйду, ответь мне на один вопрос: почему ты делал это? – нижняя губа предательски дрожит. Ещё не хватало расплакаться на глазах у этого монстра, который сильно осунулся с последней нашей встречи. Отец уже не выглядит таким устрашающим как раньше. Сейчас передо мной до глубины души одинокий и несчастный человек. – Я ведь дочь женщины, которую ты так сильно любил. Разве твоя любовь к ней не должна была перейти ко мне? – Боже, как же несчастно и по-детски звучат мои вопросы.
– Я вымещал своё горе на тебе. Ты так на неё похожа, Майя… – отец покачивает головой и опускает глаза, стыдится той правды, что срывается с его губ. Значит всё это время я была права. Он бил меня в наказание за поразительное сходство с мамой!
– Что бы она сказала если бы узнала, как ты обращался со мной? – у него за спиной обнаруживаю блестящее лезвие ножа. Я в таком отчаяние и боль так душит, что я готова совершить что-то ужасное. – А она ведь всё знает… – меня подташнивает, а отец сидит бледный как полотно. – Ты меня никогда и не любил?
Поэтому я так уцепилась за Харда и его любовь, чтобы доказать себе, что со мной все нормально и я заслуживаю настоящих чувств?
– Любил, Майя… – изгибаю губы в кривой ухмылке. – Люблю…
– Бьёт значит любит. Всё правильно, – поправляю съехавшую лямку рюкзака и расправляю волосы. Господи, Том, пожалуйста, спаси меня! Почему, когда мне плохо я всегда думаю о Харде? Потому что только он способен понять мою боль!
– У тебя есть моё прощение и это жалкое подобие разговора, который ты будешь вспоминать в старости и может тогда ты поймешь, что потерял?
Отец тихо сглатывает, продолжая сжимать стакан с водой в руке. Разговор окончен. Настоящего раскаяния и сочувствия от этого человека мне не добиться, потому что он никогда не считал себя виноватым.
Я молча разворачиваюсь и выхожу из дома.
Теплый ветерок встречает меня приятными дуновениями, и я даже не замечаю, как начинаю глубоко дышать, ускоряя шаг, стремясь подальше убежать от этого человека. Сожаления отца должны были принести мне успокоение и возможность перелистнуть эту печальную страницу моей жизни. Вместо этого я только сильнее зациклилась на том факте, что мой родной отец намеренно причинял мне вред, пытаясь исправить и изменить. Может именно поэтому я всегда чувствовала себя так неуверенно, ощущая свою неполноценность. Ведь если родной человек так поступал со мной, возможно я действительно испорчена и неисправна. И именно по этой причине я сейчас иду к Харду, в надежде получить поддержку, забыть о своих проблемах рядом с ним или поругаться на ровном месте из-за ничего. Что угодно, лишь бы заткнуть это саднящее чувство в груди.
Подхожу к дому британца и барабаню по входной двери, сразу показывая, что я эмоционально взвинчена и ему лучше поторопиться и впустить меня. Хард открывает дверь и упираясь в дверной косяк, ленивым взглядом человека, которого потревожили, обсматривает меня с ног до головы и хмыкает, не впечатленный моим внешним видом и появлением на пороге его дома. Это жутко бесит и раздражает: быть абсолютно предсказуемой в глазах Томаса. Он молчаливо отступает в сторону и настежь открывает дверь, приглашая меня войти. На этом лимит галантных поступков брюнета исчерпан. Нормальный парень на его месте заключил бы любимую девушку в объятья и поцеловал, радуясь её приходу, но Хард отменный говнюк и законы отношений ему не писаны.
– Мог бы написать, что уйдешь или хотя бы позвонить с утра. – С ходу начинаю нападать, предчувствуя, что Том не в духе.
– Ты всё равно здесь. К чему все эти звонки и глупые записки? – он захлопывает дверь, нарушая напряженную обстановку между нами. Записку с признанием в любви несколько дней назад он глупой не считал!
– Мне не нравится, когда ты такой, – отступаю к лестнице и сажусь на ступеньку. Хард высокомерно ухмыляется и закатывает глаза, показывая всем своим видом, что ему плевать на моё мнение и он никому и ничего не должен. Улавливаю в воздухе запах перегара, что срывается с губ Томаса, когда он говорит. Значит он ушел от меня, чтобы напиться? По какому поводу?
– Мне тоже многое не нравится, я же молчу. – О чём он?
Томас стоит около двери и глядит на меня из-под опущенных бровей с высоты своего роста как на маленького, провинившегося ребенка, который отчаянно пытается заслужить прощение. Что с этим подонком не так? Вчера он готов был окутать меня заботой, оградив от всех бед и несправедливостей моей жизни, а сейчас ведет себя как законченный мудак, презирающий и плюющий на чувства других. На мои чувства. Хард не предпринимает попыток завести разговор или хоть как-то сгладить ситуацию, принимая все как должное. Стоит рядом со мной как гребаный бог с обнаженным торсом в своих чертовых спальных штанах, вульгарный, грубый и способный причинить мне боль. Он не имеет права так вести себя. Срываться на мне, показывая своё постоянно меняющееся настроение.
– Сейчас оденусь и поедем, – Хард взбегает по
