будут падать с одной скоростью, если не будет воздуха.
– Но воздух есть, – сказал я, пытаясь выглядеть умным.
– Фелисити после этого еще сильнее возбудилась, – продолжила Джейн. – Она сказала, что механизм, по которому работает солнце, основан на сложном принципе физики, согласно которому масса превращается в энергию, а затем заговорила об индукции при помощи поясов Ван Аллена[23]. Она говорила на странном полупонятном языке, затем у нее пошла кровь носом. Она прекратила говорить, странно посмотрела на меня, один ее глаз закатился, она упала и умерла. В сознание так и не пришла.
– От чего она умерла?
– Захлебнулась, – просто сказала Джейн. – Знаниями. Ее разум надорвался под тяжестью видений такой яркости, что мозг не смог нормально функционировать – вроде как втиснуть галлон супа в пинтовую банку. Но это показало нам, – продолжила она, – что умения могут быть не только физическими, но и интеллектуальными.
– И все эти знания – в одном оттенке?
Она постучала себя по голове изящным указательным пальцем.
– Зейн говорил иначе: эти умения и так уже у нас в голове, как инстинкты у животных. Никто не обучает кукушку, но она точно знает, что делать. Оттенок вытаскивает наше знание и ставит на место, чтобы мы могли им воспользоваться. Зейн описывал это как фасад и задний двор. Обучающий оттенок просто переносит знание из одного места в другое.
Я потер виски:
– Ты хочешь сказать, что мы все имеем это знание?
– Похоже, так. Мы от рождения знаем азбуку Морзе, очень аккуратно рисуем и способны танцевать танго, ламбаду и фокстрот. Никто не учил нас, и хотя эволюция дала нам отстоящие большие пальцы и две ноги не просто так, того же не скажешь о ламбаде – и я не уверена, что фокстрот помог бы нам выжить во враждебном окружении.
Я нахмурился. Теперь, когда она об этом сказала, наши прирожденные умения действительно показались мне слегка стохастическими. Большинство стихотворений Уолтера де ла Мара[24] уже были у нас в голове и немного Роджера МакГофа[25].
– Все, кто учится игре на гитаре при помощи цветования, звучат примерно одинаково, – продолжала она, – но если ты овладеваешь этим умением путем практики и повторения, то звук становится твоим собственным. И возьми наше умение рисовать. Стиль всегда один и тот же. Если мы с тобой нарисуем одну и ту же собаку, наши наброски будут почти идентичны.
– Мы используем чужое умение, – сказал я, – умение тех, кто добивался его тяжким трудом.
– Очень глубокая мысль, Эдди. Но я знаю одно: мы уже потенциально можем делать все – только нам надо до этого добраться.
– До всего этого?
– Нет, – ответила она, глубоко задумавшись, – никто никогда не мог владеть более чем тремя умениями. Должен быть лимит – приходится терять одно прежде, чем получить другое.
– Может, это и произошло с Фелисити. Слишком много умений сразу. Вы пытались проверить пятый оттенок?
– Нет, – ответила она, – после всего, что случилось – нет.
Мы постояли в молчании, раздумывая о значении всего этого – это было большое открытие, но насколько я понимал, в нем не было смысла. Зачем хранить в голове знания, к которым у тебя нет доступа?
– А Вестник, которого мы только что видели, – нарушил я молчание, – он тоже хранится в наших головах?
– Я думаю, он наш собственный управляющий этими знаниями. Ты можешь запросить у него умение, скажем, плотницкое, так же как заказываешь булочку с корицей у официантки.
– Значит, такой образ может принять Вестник на Ярмарке Бесправилья?
– Возможно, – сказала она, – я не знаю.
Мы покинули сторожку чуть более умными и более осторожными и продолжили путь по главной городской улице. По дороге мы заметили, что в отличие от Ржавого Холма, покинутого всего четыре года назад и остававшегося еще в приличном состоянии, в Малиналии здания полностью лишились крыш, большая часть стен начала рушиться. Но это была мягкая смерть, поскольку ткань города теперь была заплетена плющом, ежевикой или поросла травой. Деревянные оконные рамы и двери давно сгнили или сгорели, и как свидетельство продолжающегося разрушения из травы порой торчали куски кладки и кирпичи.
Мы направлялись к главной площади, поскольку наш план не изменился: попытаться войти в Палату Совета. Мы прошли мимо статуи Нашего Манселла в два человеческих роста и приблизились к перпетулитовому комплексу Палаты Совета/Ратуши, который в отличие от остального города оставался в приличном состоянии – перпетулит всегда поглощает любой плющ, лишайник или мох, который пытается на нем вырасти, так что он был чистым и гладким и казался нелепо новым.
Мы тихо поднялись по ступенькам к открытому дверному проходу так же почтительно, как дома. Луч света, пронзавший зал, после утраты гелиостата был не вертикальным как обычно, но пересекал здание под лихим углом, отражавшимся от пола, освещая потолочную роспись с Семью Деяниями Манселла. Теперь, когда Джейн обратила на это мое внимание, я осознал, что стиль рисунка не отличался от нашего. Одеяния на Изгнании Экспертов и старая техника на Закрытии Сетей были точно такими же, как любой мог нарисовать.
Затем появилась она. Женщина, призрачная и воздушная. Я уже видел ее прежде, в ратуше Ржавого Холма, когда посмотрел на потолок, который горожане решили раскрасить поверх приглушенных тонов перпетулита. Ее образ, возможно, был комбинацией оттенков, которые мы только что видели в остаточной памяти о кусочно закрашенном потолке в Ржавом Холме, не знаю, но в любом случае она была прозрачной – я мог видеть сквозь нее контуры комнаты.
– У тебя тоже? – спросил я.
– Да, – выдохнула Джейн, – закрой глаза и посмотри, на месте ли она.
Я так и сделал, но Вестница не исчезла. Она была не в комнате, она была у нас в головах. И если то, что только что сказала Джейн, было правдой, она всегда была у нас в головах – просто ждала момента, когда ее призовут. Она подошла к нам, ласково улыбаясь, затем заговорила:
– Добро пожаловать на вашу начальную ориентационную встречу на стадии «Ввести Назначение Здесь». Вы не вернетесь домой, даже не будете знать, где был дом. Мы надеемся, что вы будете успешны, проживете долгую и продуктивную жизнь и…
Она внезапно исчезла, и на ее месте снова возник молодой человек.
– Мне жаль, – сказал он тем же напевным голосом, – но у нас технические проблемы. Пожалуйста, обратитесь за помощью в клиентскую службу, по. НСЦ. Все для вашего удобства. И помните, обратная связь помогает нам помогать вам.
Затем исчез и он, оставив нас одних среди мха, травы и печальной мерзости запустения.
– Опять это сообщение об ошибке, – сказал я, – от того же Вестника, что был во время противоплесеневого цветования.
– Я до этого не дошла, – ответила она, – просто женщина с хриплым голосом пригласила меня на ориентацию по «Ввести Назначение Здесь».
Я пересказал ей слова Вестницы о путешествиях и невозвращении домой, о неведении, где он, этот дом, и о пожелании процветания. Я спросил, что она по этому поводу думает, и через пару секунд она сказала:
– У нас недостаточно информации, чтобы понять, что происходит, так что придерживаемся Плана А: попробуем проникнуть в Палату Совета.
– Уверена? – спросил я. Смотреть книги, не будучи префектом, было настолько строго запрещено, что от одной мысли меня пробил холодный пот. Вряд ли Джейн разделяла эти переживания. Она плевать хотела на Правила.
Ратуша
Главным источником питания перпетулита являлись опавшая листва, поваленные деревья и изредка мертвые животные. Оголодавшая дорога могла стать проблемой. Во время «Великого Дорожного голода» 00423 года всех предупреждали, что не надо останавливаться при переходе, поскольку подошва обуви немедленно начинала поглощаться. Для устранения угрозы на дорогу сваливали органические отходы, пока та не насытилась и не стала безопасной для пересечения.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»
Идти было недалеко – Палата Совета была частью ратуши, одинаковая в каждом большом и малом городе, опять же согласно Регламенту Унификации. Дом, в котором мы с отцом жили в Нефрите, был идентичен тому, в котором мы жили сейчас, – с такой же мебелью, буфетами, всем прочим.
