Однажды мне приснилась художница Джорджия О’Кифф, она подошла к моему мольберту и сказала: «Когда рисуете, нужно писать не то, что видите, а суть, которая трогает вас. Отбросьте внешние детали, сосредоточьтесь на том, что должны увидеть другие. У вас есть эта сила. Власть сделать так, чтобы изображенное вами воспринимали именно так, как вы задумали».
Сегодня я хочу показать миру свою маму такой, какой я ее вижу.
Габриэль
Моя дочь смотрит на меня. У нее всегда был пристальный взгляд. От него даже взрослым становилось не по себе. Мой табурет – тоже отличный наблюдательный пункт, даже если я вижу не так хорошо, как раньше.
– Помнишь первую красивую коробку цветных карандашей, которую я тебе подарила? Купила ее то ли в аптеке, то ли в хозяйственном.
– Прекрасно помню, мы были на каникулах на юге Франции. Мне было лет пять или шесть, я уже умела читать и отказалась заходить с тобой, потому что над дверью было написано Droguerie[41]. Мне не нравились люди, которые употребляли наркотики, ведь это запрещено законом и вообще – плохо. И я не понимала, ты-то что там делаешь? Покупаешь наркотики?
– У тебя всегда было буйное воображение.
– Ты вышла и протянула мне карандаши, и это был самый счастливый день в моей жизни. До сих пор помню, как красиво они лежали в той жестяной коробке, и я представляла, что именно смогу нарисовать.
– Ты стала рисовать все время. Однажды мы обедали в ресторане, кажется, в пиццерии, и ты нарисовала что-то на бумажной скатерти. Официанты похвалили тебя, рисунок им понравился, и ты подписала его, сказав: «Однажды это будет стоить кучу денег!» И они оставили его себе.
– У меня всегда была мания величия. Как можно быть такой самоуверенной?
– Может, это потому, что ты никогда не чувствовала нехватки любви…
Глава 12
Лили
Отлично помню свой первый жизненный урок. Я тогда была в детском саду. Мы рисовали, и я решила смешать два своих любимых цвета – желтый и фиолетовый. Я очень старалась и втайне надеялась, что получится самый красивый в мире цвет. Но получился коричневый. Самый уродливый коричневый на свете.
В тот день я поняла, что две вещи, которые можно любить по отдельности, не обязательно сочетаются друг с другом. Как и мои родители.
Габриэль
Каждый день после обеда она проводит время на террасе, и я часто сижу рядом на табуретке. Ей всегда есть что мне рассказать.
– Мама, ты знаешь историю о Клоде Моне и его катаракте?
– Лили, но у меня-то не катаракта!
– Дай мне закончить! После того как Моне заболел, он перестал видеть синий цвет. Он стал использовать больше красного и желтого, делать на них особый акцент. Затем ему сделали операцию, она прошла неудачно, и он стал единственным человеком, чей глаз мог воспринимать ультрафиолет[42]. После операции Клод Моне сказал: «Я вижу все синим. Но не вижу красного, не вижу желтого. Это ужасно. Я не вижу их, как раньше, но при этом я прекрасно помню цвета». И он продолжал рисовать мир таким, каким его видел. Но его это смущало, он чувствовал, что больше не может передать цвета, как прежде. Один журналист спросил его: «Откуда вы знаете, что пишете синим?» «По надписям на тюбиках с краской», – ответил художник.
– Я не знала.
– Так же и с Ван Гогом, с тем, который отрезал себе ухо. От эпилепсии его лечили наперстянкой, а побочным эффектом стало то, что он стал видеть все в желтых тонах.
Она показывает мне картины. «Голубые кувшинки» и «Подсолнухи».
– Да, да.
– Какая тебе больше нравится?
– О, ты знаешь, я и искусство…
Лили
Да, мама, я знаю. Помнишь, однажды у нас был разговор? Я тогда училась в лицее, колебалась, не зная, какое будущее выбрать. Этот разговор наверняка показался тебе пустяковым. И ты наверняка давно о нем забыла.
– Мама, что ты думаешь об искусстве?
– Ничего, а что?
– Кисти, краски – какие у тебя ассоциации?
– Стройка, маляры?..
– Хм-м, нет, я имела в виду картины, музеи. А что ты думаешь о художниках?
– Это не профессия. Если только ты не хочешь голодать… Почему ты спрашиваешь?
– Просто так.
Я получила ответ на вопрос, который так и не решилась задать. Рисовать – это был не вариант.
Когда тебе повезло, и твой мозг работает как надо, и в школе все хорошо, и ты видишь, как мать всю жизнь трудится, получая крошечную зарплату, ты не можешь выбрать будущее, в котором станешь «голодать».
Если, конечно, хочешь быть достойным своих родителей.
Глава 13
Габриэль
Мне бы хотелось, чтобы время остановилось. Здесь и сейчас. Навсегда – пока я в этом доме, с моей дочерью. Но нам пора уезжать. Так нужно. Я знала, что так будет, понимала. И смирилась. Хотя необходимость скоро проститься, расстаться по-прежнему причиняет боль. Но ей пора возвращаться к своей жизни. Она и так уже дала мне достаточно, отняла время у своей дочери, у мужа и работы.
Мы здесь уже столько дней… С тех пор как она стала жить одна, мы никогда не проводили вместе столько времени.
Когда вашей дочери за тридцать, у нее есть муж, собственная семья, ее редко можно заполучить себе на какое-то время. Разве есть оправдание тому, чтобы отрывать детей от их повседневной жизни? Вот вы их больше и не видите. Моя болезнь очень сблизила нас. И мне иногда грустно оттого, что я выздоравливаю, ведь теперь я опять буду видеть ее редко.
Я уверена, все мы способны, пребывая в горе, запустить что-то в себе. Мы издаем что-то вроде крика о помощи. Тело знает. Оно способно на все, чтобы спасти нас. На худшее, но и на лучшее тоже.
Лили
Мы возвращаемся, чувствуя нечто вроде легкого похмелья. Как на следующий день после вечеринки. Грустное 1 января. Но ей лучше. Зрение возвращается, и ее лицо уже кажется менее перекошенным.
Сидя рядом, глядя в одном направлении, мы слушаем радио. Мысли где-то блуждают, и вдруг она говорит:
– Лили, прости меня.
Я с удивлением смотрю на нее.
– За что?
– За то, что я не была той матерью, которая тебе нужна. Конечно, ты бы предпочла кого-то другого. Более образованного.
– О чем ты говоришь?!
– Я очень рано стала для тебя бесполезна. Тебе всему пришлось учиться самой.
– Мам, ты шутишь? Мы часами играли в «Лошадок» и «Тысячу миль»… Так я научилась считать! С тобой, а не в школе. А книги из библиотеки! Ты водила меня туда каждую неделю, там я научилась читать. Не в школе. Это ты, мама, научила меня всему.
– Мило с твоей стороны, хоть это и неправда.
Габриэль
Что же все это помогло мне узнать? Я поняла, что какое-то значение в жизни своей дочери все-таки имею. Пусть небольшое. Раньше я в этом сомневалась.
Лили
Мама прочищает горло, по-прежнему глядя вдаль.
– Помнишь, Лили, когда ты была маленькой, ты спросила меня, добилась ли я в жизни успеха? И я не знала, что ответить… А теперь знаю.
Выдержав паузу, она добавляет:
– Мой успех – это ты, дочка.
Я смотрю на дорогу. И не произношу ни слова.
Мама, тебя легко любить. Ты всегда права, всегда все знаешь лучше меня, всегда самая щедрая. Ты указываешь путь. Так легко избавиться от стыда, прервать молчание, так легко вернуться – если это ради тебя. Все, что ты сделала для меня, просто ошеломляет. Не волнуйся, мам, ты все сделала правильно. Это я прошу у тебя прощения – за все, что могла сказать
