с вами пойду на берег?
Глеб обвел ее глазами. В лице у него не было ни смешка.
– Я сегодня не спал всю ночь, кохана… Всю голову себе сломал.
– Я тоже… – замялась Лиза.
– А ты-то с чего?
– С того же, что и ты.
Нина Васильевна вышла на крыльцо, вытирая руки о передничек. От нее пахло сырым луком. Лиза стрекотнула до огорода.
– Глебка, ты потом приходи ужинать, – медленно сказала Нина Васильевна, внимательно вглядываясь в смятение его лица.
– Приду, может, – притушивая чинарик о подошву, сказал Глеб.
– Не «может», а приходи.
Глеб пожал плечами:
– Ладно, там видно будет.
Григорьич собрал горелку, баллон с газом и, пригрузив Глеба, утащил его со двора.
Лиза, стоя на огороде, причесывалась на ветру пальцами.
Закончив с лодкой уже по темноте, Глеб не пошел к москвичам. Не пошел и на другой день. В третий переплыл на тот берег Сейма и ночевал на голой земле.
Но дурные мысли не уходили.
Около двух часов он переплыл обратно, пришел к веранде Лизиного дома и чуть слышно стукнул в окно.
Окно моментально открылось.
Лиза, которая только его и ждала, высунулась в темноту, пахнущую ночной фиалкой.
Глеб, схватив Лизу за шею, поцеловал ее в губы долгим поцелуем – так, что она чуть не вывалилась из окна.
– Глеб… – шепнула Лиза. – Зайди ко мне. Или я к тебе…
Глеб замотал головой.
– Ну подожди, подожди… Мне надо еще подумать. Я тут решил…
– Господи, что ты решил! Ну чего ждать!
– Кое-чего.
– Глеб! Как ты можешь… так со мной поступать… Верней, никак не поступать!
Глеб в темноте видел белое лицо Лизы с возмущенными бровями.
– Я знаю, что делаю. Знаю. И ты подумай.
– Но о чем мне думать! Я не могу думать, и спать, и есть. Меня замучили родители! Они меня замучили своими приколами и домыслами! А ты! Я отомщу!
Глеба перетряхнуло от одного звука браслетика над Лизиной щиколоткой.
– Я завтра приду. Вечером.
Лиза вытерла слезы.
– Приходи, черт с тобой, – прошептала она уже мирно, потирая губы, заболевшие от крепкого поцелуя.
Глеб отшатнулся в темноту. Полез за спичками в карман.
Встать на колени перед этой бессердечной красотой, которая думает, что ей под силу погубить любого? Он не сделает этого. Не сделает, потому что любит.
Любит, как не надеялся.
Глава двадцатая
Стонущее дерево
Месяц висел над ветвями сосен совсем низко. Глеб повел Лизу к тому месту, которое присмотрел еще несколько недель назад. Там никто не ходил и не прыгал, кроме диких козуль, лис и белок.
Маринка и Ватрушка здесь же палили костер в траве пару лет назад. Вроде даже у противопожарной полосы, но все равно отвлеклись на болтовню и устроили пожар. Тушили всей улицей. До сих пор обугленные метра на два от земли сосны чернели меж живых подруг.
Лес словно сам вырастил эти густые кущи для какой-то тайны. Словно хотел слепить ненадолго свою судьбу с человеческой. И не все равно было лесу, кто сюда придет, что оставит. Он глядел деревьями, шумел ветвями и хвойными лапами, словно неравнодушно и внимательно глядел.
До реки отсюда было недалеко, но ее отделяли от леса низкие заросли шипастой акации. Да и не нужна была сегодня никакая река.
В лесу было так тихо, что шаги, хруст шишек и хвои отзывались далеко кругом. Месяц, будто приколотый, стоял на месте.
Лиза села на бревно. Глеб бросил фуфайку на землю и принялся возиться с костром.
– А картошку будем печь? – спросила Лиза, вздрагивая от ощущения, будто деревья обступили и теснили ее со всех сторон.
– Страшно в лесу? Боишься? Не бойся, тут нет никого. Звери нас давно услышали и ушли подальше в кущери*.
– Не боюсь. Я в лесу так далеко, ночью в первый раз, – призналась Лиза.
И тут с высоты скрипнуло дерево, раз и еще раз. Оно застонало от ветра, и Лиза вскочила.
– Ну чего ты, это же дерево… – успокоил ее Глеб. – Дерево! Не будем мы тебя обижать…
Лиза села обратно, и через несколько минут веселые пятнышки света заплясали, стремясь оторваться от костра ввысь. Глеб сидел рядом и курил, потирая голову двумя пальцами, свободными от папиросы. Лиза молчала, думая, что еще нужно сказать сейчас, когда слова уже потеряли всякий смысл и вес. Наконец Глеб обернулся к ней и стрельнул окурком в глубину искр.
– Знаешь, что хотел сказать тебе? – начал он неровным голосом, за который Лизе стало стыдно. Она скользнула взглядом по его спокойному лицу, по глазам, цвета которых не было видно в темноте. В них отражался только огонь.
– Ты мне стала очень дорога. Дороже всего на свете, – продолжил Глеб. – Кохана… Если я чем и спасаюсь, то только думая о тебе. И потом буду думать, когда… в общем, потом. Всегда. И не мечтай, что я перестану.
Лиза улыбнулась уголками губ. Дыхание ее сбилось, и она задышала часто-часто.
– Я вполне себе представляю, что разное может с нами случиться там, далеко. И мне, как бы, все равно? Да. Я сам себя уже убил, наверное, почти что. Но я не жалею себя.
– Это бывает… – сказала Лиза. – Если только ты… вообще кого-то умеешь жалеть.
Глеб толкнул палкой костер.
– Привстань. Жарко.
Лиза приподнялась, поправила на плечах фуфайку, пока Глеб пинком не откатил назад дерево и не потянул ее за рукав – отсесть от разгоревшегося костра. Он, не говоря ни слова, почти уронил ее на хвою, стаскивая джинсы, пытаясь двумя руками уложить Лизу так, как ему было удобно. Лиза молчала, поджав руки к груди, как умирающая птичка, судорожно хватая воздух полуоткрытым ртом. Наконец она почувствовала на своей шее горячее дыхание, влажность поцелуя за ухом, потом на груди, сухие ладони за спиной, на лопатках – щелчок расстегнутого лифчика, звук распавшейся надвое молнии, и уже небо, засыпанное низкими звездами, стало метаться вверху вместе с ней, вместе с верхушками сосен.
– Прости меня, я уже не могу… – прошептал Глеб, оторвавшись от ее губ и что-то перехватив где-то внизу, быстро забросил ее ногу себе за спину и толкнулся вперед – и так закрывал от света и комаров своим телом.
Лиза зажмурилась и только еще сильнее обхватила его коленями, чтобы он не передумал.
– Ты готов… готов… – шипела она ему в ухо, – не бойся, давай…
Он еще несколькими движениями протащил ее по брошенной на хвою фуфайке, подхватил к себе и, дрогнув как подстреленный, упал ей на грудь головой.
– Что я
