десять минут или около того господин Бальзамин или госпожа Гуммигут заглядывали проверять – нет ли новых сообщений по определенному поводу, и когда они выходили, в руке у них, как правило, была зажата бумажка. Я прекрасно знал, что было в этих сообщениях: никакого следа тех Желтых в Малиналии не обнаружено.
Без десяти одиннадцать я отправился к господину Рози в красную часть города. Ему было за семьдесят, и, хотя он не имел никаких опасных для жизни заболеваний, которые могли бы повлечь за собой приказ на оплесневение, физически он состарился.
– Мои колени здорово скрипят, – сказал он, когда я обнаружил его одного в гостиной и представился ему, – и я в общем-то обуза, мертвый груз, который город не может позволить себе тащить.
Комната была вычищена, его немногие личные пожитки лежали на столе, обернутые в коричневую бумагу и перевязанные бечевкой, готовые к традиционной утилизации – эти символы жизни оставляли в ратуше на столе для обмена во время обеда, чтобы ими воспользовались другие.
– Пятьдесят пять лет непоколебимо верного служения Коллективу, насколько я слышал, – ответил я мягким, утешающим голосом, чего требовал долг Последних Проводов.
– Да, – спокойно сказал он, – Главный префект упомянул меня за завтраком, когда я две недели назад ушел в отставку, очень мило с его стороны. Он не вспомнил моего имени и назвал меня «тем парнем, что делает чатни», в общем, намерение было в целом хорошим, но исполнено без сочувствия и интереса. Сколько тебе лет?
– Двадцать.
– Ты женат?
– Да.
– Ты ее любишь?
– Нет.
– Брак по расчету?
Я кивнул.
– Я тоже был женат по расчету. У нас были требуемые Коллективом дети, но все остальное время мы почти не разговаривали. Моя дочь Фелисити умерла, ты знаешь, сказали, что она утонула, но я никогда в это не верил. Я искал утешения среди резаных овощей, приправ и уксуса. Я делал чатни из всего – фасоли, свеклы, лука. Честно говоря, я пускал в дело все, что росло. И у меня получалось хорошо. Знаешь, сколько в целом я приготовил за карьеру?
– Скажите.
– Двадцать семь тысяч шестьсот восемь банок.
– Это много чатни.
– Да, – сказал он, – и знаешь что?
– Что?
– Я даже не люблю чатни. Терпеть не могу. У меня от него крапивница. Я предпочитаю мед и варенье.
Он впервые поднял на меня взгляд – его глаза были огромными, полными чувства потери.
– Как думаешь, жизнь, потраченная на чатни, прожита впустую?
– Коллектив… всех равно ценит, и все вносят свою лепту в общую гармонию.
– Да, – сказал он, – я часто такое слышал. Может, слишком часто. Я даже ни разу не покидал город, знаешь ли. Я бы хотел хоть раз съездить в Гранат.
– Посмотреть на Цветной Сад или Плохо Нарисованную Карту? – спросил я. Или Последнего Кролика, Мемориал Оза?
– Нет, – грустно произнес господин Рози. – Я хотел нацветоваться лучшим зеленым, какой только можно купить за чатни, а затем пойти посмотреть на Новых Бандитских Плясунов. Мужиков.
– Я не уверен, что они вообще существуют. Любого пола.
– Я знаю, но мечтать не вредно. Ну что, пойдем? Мне кажется, очередникам не терпится въехать.
Я помог ему встать и спуститься по лестнице вниз, где снаружи уже ждала, сидя на коробках, какая-то семья, готовая занять его пустой дом. Они не смотрели на него, когда мы проходили мимо, просто вошли внутрь, как только мы вышли.
– Это был хороший дом, – сказал он, покидая его в последний раз.
Зеленая Комната располагалась поодаль от города, по традиции на другой стороне от стадионов и поближе к переработочному цеху – для удобства. По дороге мистер Рози тихонько болтал, в основном о рецептах чатни, как лучше отваривать картошку, выражал разочарование, что никто не продолжит его дела и даже никто не заинтересован в его обширной книге рецептов, собранных за пятьдесят лет. Он крепко зажал ее под мышкой, решив, что она погибнет вместе с ним.
Зеленая Комната представляла собой многогранный купол из перекрывающихся треугольников, окруженный круглой стеной. Внутри стены травяной газон испещряли маленькие таблички с написанными мелом именами недавно ушедших – на вечную память или до очередного ливня.
Господин Рози порылся в кармане пиджака, затем протянул мне свою балловую книжку, чтобы данные о нем могли быть занесены в городской регистр Рождений и Смертей. Он накопил за жизнь всего восемь тысяч баллов, которые он двумя днями раньше перевел своей оставшейся дочери, зарезервировав традиционные двести пятьдесят для покрытия административных пошлин и на чаевые переработчикам. Я открыл ворота, и мы пошли по дорожке к дверям, выкрашенным в мягкий эйфорический зеленый, придающий решительности тем, чья уверенность пошатнулась, чтобы они не повернули назад.
– От имени префектов и горожан нынешнего и будущего Восточного Кармина мы благодарим вас за вашу долгую и славную службу, вашу беззаветную преданность долгу и непоколебимое соблюдение Правил, которым вы следовали неустанно и безупречно. Мы благодарим вас за то, что не стали тянуть оставшееся вам время, чтобы не стать обузой для Коллектива, и за то, что уступили ваше место другим. Ваша жизнь была прожита хорошо и послужит примером и вдохновением для других, чем вы можете по праву гордиться.
Я заучил эту стандартную речь наизусть. Она была рассчитана по времени так, чтобы завершиться, когда человек дойдет до двери в Зеленую Комнату. Но господин Рози шел медленно, опираясь на палочку, и миновал только две трети пути, когда я закончил. Возможно, мне следовало говорить медленнее, не знаю. Я в первый раз это делал. Он подошел к двери, остановился и повернулся ко мне.
– Спасибо, что проводил, – улыбнулся он. – Подождешь, пока я не уйду?
– Подожду.
Он протянул мне руку, и я крепко ее пожал. На глаза мои набежали слезы, не потому, что я хорошо его знал или буду о нем тосковать, но из-за той легкости, с которой он отдал все, что имел, чтобы помочь Коллективу, которому было на него наплевать. Он посмотрел на дверь, потом на меня:
– Та хрень, которую ты только что нес, – ты веришь хоть одному слову?
Я был захвачен врасплох такой переменой в поведении.
– Конечно, – твердо отчеканил я, – мы все ветки, листья и корни одного дерева, абсолютно все важны для…
– Нет, правда, – перебил он, – правда веришь?
Он в упор уставился на меня. Я подумал, что он хочет, чтобы я дал ему кое-что ценное, что он мог бы взять с собой в Зеленую Комнату, – правду.
– Вообще, – сказал я, – нет. Ни единому слову.
– Вот и я, – ответил господин Рози, – но я все равно ухожу; наслушался я такого, с меня хватит. Передашь префектам, что я послал их на хрен?
– Честно говоря, вряд ли.
– Очень разумно, – сказал он, – но смысл ты понял, и хотя бы кто-то будет знать мои мысли прежде, чем их у меня не останется.
Он улыбнулся, отдал мне свою ложку – маленькую серебряную десертную с индексом SY6, – затем повернулся, открыл дверь в Зеленую Комнату и зашел внутрь. Повисла пауза, пока он нащупывал путь к центральному ложу, затем послышался металлический звук, когда он потянул за рычаг, открывающий шторки, и комнату заполнил свет, приобретая смертельный оттенок зеленого. Потом была тишина, затем несколько охов и ахов, когда зеленый дал ему ощущение идеального самочувствия, а дальше чувства господина Рози сменились радостью, удовольствием и, наконец, восторгом. Я слушал его стоны, пока усиливающиеся каскадные волны глубокого наслаждения проходили сквозь его старое изношенное тело. Когда звуки прекратились, я выждал установленные двадцать минут, закрыл шторки внешним рычагом и вызвал переработчиков забрать тело.
Совершенно расстроенный своими первыми Последними Проводами, я решил не идти на ланч в общественную столовую, так что отписался от присутствия и вместо этого направился в «Упавшего человека», где нашел в углу Томмо, который что-то строчил в блокноте. Он поднял сильно распухшую физиономию и улыбнулся. Донаторы ложек не обрадовались тому, что их надули с баллами. Им обещали наличность, и они хотели именно ее. Я сел напротив него и заказал чашку теплой муть-воды
