Слухи и сплетни, самые всевозможные, носились по селу. Маринка и Ватрушка подглядывали и подслушивали, но никого это не волновало. Ребята тоже перестали подъезжать к дому Лизы. Все уже знали, что она «занята» и не стоит даже пытаться отбить ее у Горемыкина. Он хоть и молод, но своего не отдаст.
Еще в июне Нина Васильевна познакомилась с дачниками, жившими у самого кордона, и тучная, с мужской стрижкой Лариса иногда заходила выпить чаю с шумным внуком Арсением. Теперь эти дачники уехали и оставили Нине Васильевне ключик от дома, чтобы за ним был присмотр.
Ключик с красной, как из сказки о Синей Бороде, ленточкой висел в связке над входной дверью.
Как-то вечером Григорьич застал Нину Васильевну плачущей. Она шелудила горох, и слезы текли по окраинам ее крылатого острого носа.
– Чего ты, мать? – спросил он удивленно.
– Лизавета-то наша … совсем выросла… Смотри, уже и парня завела. А ты хоть знаешь, что она с ним… гуляет?
Григорьич понуро сел на табурет.
– Знаю. И что теперь, мать? Дите выросло, надо понимать… Они сейчас умные, может, не принесет в подоле…
– Умные! Жалко! – с подвыванием продолжила Нина Васильевна. – Растишь их, растишь, а они потом…
– Ночная кукушка дневную перекукует, мать, – вздохнул Григорьич. – Успокойся, сама такой была.
Нина Васильевна хотела что-то возразить, но, утерев слезы, глубоко задумалась и даже улыбнулась кокетливой улыбкой.
– Да… Да… Лучше и не вспоминать. Лучше не вспоминать!
* * *
Как-то Нина Васильевна официально заявила, что разрешает Лизе и Глебу играть в карты у москвичей и немного протапливать сыроватый дом.
К концу августа ночи стали прохладнее. Глеб мог в любых условиях зажечь костер, но и он уже не спасал от лесного холода. В доме дачников было намного теплее.
И они протапливали, а пока огонь, раздуваемый тягой, гудел и бесновался в печи, Глеб и Лиза могли хотя бы лежать под одеялом на диване.
– А ты знаешь, если нас засекут здесь, мне будет стыдно! – шептала Лиза, водя сонными пальцами по груди Глеба.
Глеб улыбался:
– Ты пропахла костром, как Жанна д’Арк…
Сколько километров прошли руки Глеба по телу Лизы в те прохладные ночи, оба устали считать. Но через несколько дней вылетели последние ласточки, и стало совсем тревожно.
Глава двадцать девятая
Прощание
Москва для Глеба была туманней комаровского луга после третьего Спаса. Он почему-то думал, что Лиза поживет там несколько дней, разочаруется во всех разом и приедет назад. Поэтому прощаться Глеб не хотел.
Еще он сильно удивился, когда в райцентре на базаре его встретил военком, поцокал языком и сказал:
– Глеб Горемыкин, а вот про тебя мы и забыли… Ну, ничего! От армии и от любви человек никуль не денется!
Забывали и других. Детей всяких местных шишек и тех, кто засылал на откуп свинью или быка – по местному обычаю. У Горемыкина не было свиньи или быка. Да даже если б и были, он бы выбрал армию. Потому что… вдруг он будет служить в Москве?
Но все равно поник окончательно. Если до того Глеб ярохвостился* и строил планы, то теперь все больше думал… и не предвидел ничего. Если его и заберут в армейку, то весенним призывом. А там что будет, кому известно? Может быть, пусть заберут.
* * *
Походы в лес прекратились внезапно – одним звонком.
– Пусть приезжает, хватит там быкам хвосты крутить! Учиться надо! Вы тоже, доделаете дела и вернетесь! – кричала Ленусь в трубку, и почтарька Любанька внимательно слушала, чтобы доложить всем новости.
Нина Васильевна поникла. Она только завела кур и подросших гусят. На огороде еще стояли огромные вилки капусты, поеденные по краям бабочкой. Яблони грузли шафранными, багряными, малиновыми сортовыми яблоками.
– Ленусь, пусть поедет отец, привезет Лизку… и назад. Мы будем тут до холодов, а потом приедем, – сказала Нина Васильевна робко.
Как бросить Бима? А недостроенный сарай и гараж? Мужики кроют крышу, варят металлоконструкцию под виноград, да и картошка на обуховском огороде еще не выкопана…
– Ладно! Тогда с отцом мы передадим денег! А то вы там, наверное, все потратили! – кричала Ленусь.
Нина Васильевна кивала. С деньгами было трудно. Григорьич, оказавшийся никому не нужным военным прокурором в отставке, временами устраивался на работу в охрану или водителем, но долго не удерживался. Нина Васильевна, стесняясь жить за счет дочери и богатого зятя, покорно сносила обиды.
Лиза в отчаянии собрала вещи в рюкзак и перед отъездом ходила сама не своя. Глеб зашел вечером, чтобы проститься покороче, но они зачем-то пошли на плотину потрогать воду с плит.
Для Лизы это было ритуалом: трогать воду и слышать, как она по всей ширине реки шумит, падая в воронки, и разбивается всклянь*, образуя бело-желтую плотную пену.
К реке шли молча. Глеб не знал, что говорить. Весть об отъезде обвалилась на него, как стена рухнувшего дома.
Вокруг не было ни души. Фонарей в селе насчитывалось только три, и они прошли под светом всех трех, по всем улицам. Позади осталась лесная Боровка, береговая Маниловка, Середовка, Корчаковка, Бессаловка и Слободка, и уже шумел БАМ. Старый мельничный пруд, примыкающий к Сейму и реке Ломовой двумя боками, давно уже не отражал колесо мельницы, которую разобрали еще до войны. Теперь в его тухлой ряске плавала только луна.
– А мельники все колдуны… Они могли наслать на тебя сухоту или чесотку… – сказал задумчиво Глеб, кивнув на лунный косарик*.
– Да… а тебе, я так понимаю, только и надо того. Чтобы мы стали Петром и Февронией наших дней и умерли в один день, а после еще переползли в один гроб.
– Я такую тюфту не слыхал, – отмахнулся Глеб. – Книжки не мое, ты знаешь. Я перестал читать, когда бросил школу и первый раз украл коня из вишневского колхоза.
Лиза улыбнулась с чуть заметной горечью:
– Что завтра делать будешь?
– Працу*.
– Пасти?
– Да. Идем реку трогать.
Глеб взял Лизу за руку, и они пошли по бетонным плитам, служащим дорогой к БАМу.
От реки уже заметно несло холодом. Прелые листья, упитанные дождями, пахли как отваренные яблочные шкурки, а днем они так же выглядели, устилая передний полог леса.
Все враз стало ярким и светоносным, даже малые кусты бересклета в лесу жарко горели оранжевыми букетами. А как хорош был орешник с теплой желтизной овальных листиков!
Глеб сел на камень и потух.
– Что мы будем делать?
Река прибавила воды и теперь тихо проходила шлюз, урча водоворотами.
Лиза
