внешним спокойствием, как темные воды под тонким льдом, скрывалось гнетущее, параноидальное напряжение.
Степан Игнатьевич не сидел сложа руки. Он начал свою тихую, безжалостную «чистку». Каждый день, под покровом сумерек, в его канцелярию приводили новых людей. Это были не только те, кто имел хоть какие-то, даже самые дальние, связи с Морозовыми, но и просто болтуны, пьяницы, недовольные.
Их допрашивали, проверяли, выворачивали наизнанку всю их жизнь. Управляющий искал своего «крота», и его сеть затягивалась все туже, заставляя каждого в крепости — от простого стражника до старого капитана — нервно оглядываться через плечо.
Я же был полностью сосредоточен на своей задаче. Кухня временно превратилась в настоящую лечебницу. Я больше не создавал блюда для усиления, а создавал лекарства для восстановления.
Пришлось разработать новый рецепт: густой, наваристый бульон из говяжьих костей. В него добавлял особый сбор трав, который, согласно моему Дару, способствовал ускоренной регенерации и восстановлению сил. Помимо бульона готовил восстанавливающие и укрепляющие каши.
Каждый день, три раза, мы с моей командой кормили этой едой всех пострадавших. Было приятно видеть как на бледных щеках воинов, ослабленных ядом, медленно проступает румянец, а в их движениях появляется былая сила.
Работы было много, но в голову нет-нет да лезли непрошеные мысли о наших врагах. Я пришел к выводу, что они не отступят. Тайная война проиграна. Они не смогли взять нас хитростью, сломить изнутри. Значит, теперь они пойдут напролом. Наверняка, готовят следующий, уже открытый, прямой удар. И это затишье — лишь короткая передышка перед настоящей бурей.
Буря, которую я ждал, разразилась на третий день.
Я был в канцелярии управляющего. Мы со Степаном Игнатьевичем склонились над длинным пергаментным свитком — отчетом о запасах провизии на зиму. Я диктовал, а он делал пометки своим грифелем. Работа была рутинной, но жизненно важной. В воздухе висела атмосфера сосредоточенного, делового спокойствия.
Этот хрупкий мир был разорван в клочья отчаянным криком со стен: «Всадник! С запада!».
Мы со Степаном переглянулись. В его глазах я увидел то же, что почувствовал сам, — предчувствие беды. Мы бросились наружу.
Когда выбежали на главный двор, ворота со скрипом отворялись. Воины уже ловили храпящего коня, а на его спине сидел уж слишком маленький человечек для гонца.
Это был… ребенок. Мальчишка лет двенадцати или тринадцати, не больше. Он был босой, его ноги были сбиты в кровь. Одежда на нем превратилась в грязные, рваные клочья, пропитанные чем-то темным — грязью или запекшейся кровью. Он вцепился в гриву руками, шатаясь, как пьяный, его глаза были дикими от ужаса и усталости.
Стражники, наконец, утихомирили коня, сняли мальчугана. Прежде чем потерять сознание, он успел хрипло выдохнуть несколько полных невыразимой боли слов:
— На Заречье напали…захватили деревню.
— Живо! В мою канцелярию! — рявкнул Степан, и его голос вернул оцепеневшую стражу в реальность.
Один из стражников на мгновение замешкался.
— Но, господин управляющий… может, лучше в лекарские палаты?
— Сначала — доклад! — отрезал Степан, глядя на меня. — Алексей здесь, он поможет. А мне нужны сведения. Немедленно. И без лишних ушей. Как только я их получу, мальчика нужно отправить к лекарям.
Мальчика бережно подняли и понесли. Мы со Степаном шли следом. Я видел, как воины, сбежавшиеся на шум, молча расступаются, и на их суровых лицах проступает ярость. Они все поняли без слов.
В канцелярии мальчика уложили на лавку у камина. Он дрожал, то ли от холода, то ли от пережитого ужаса. Я подошел к одному из стражников.
— Сходи на кухню, скажи Матвею, чтобы принес укрепляющий бульон. Кружку, не больше и поесть, — тихо сказал я ему.
Пока тот бежал, я опустился на колени рядом с мальчиком и приложил ладонь к его лбу. Кожа была ледяной. Он открыл глаза, и в них был лишь животный страх.
— Тихо, ты в безопасности, — сказал я как можно мягче. — Ты в крепости Соколов. Тебя никто не тронет.
Когда принесли дымящуюся кружку, я взял ее. Ароматный, насыщенный пар окутал нас. Мальчик испуганно отшатнулся, но я не отступал.
— Это не лекарство, это просто еда, — сказал я, поднося кружку к его губам. — Она вернет тебе силы. Сделай один глоток.
Он недоверчиво посмотрел на меня, затем на бульон, и, видимо, голод пересилил страх. Мальчик сделал один маленький, осторожный глоток, потом второй, уже увереннее. Я видел, как тепло начало медленно расходиться по его измученному телу. Дрожь стала меньше. Степан Игнатьевич все это время молча стоял рядом, наблюдая. Он не торопил, дав мне сделать свою работу.
— Как тебя зовут? — спросил я тихо, когда он осушил кружку.
— Тимоха, — прошептал он, и его взгляд все еще был полон ужаса.
— Рассказывай, Тимоха, — голос Степана был ровным, но в этой ровности была сталь. — Рассказывай все, что видел. С самого начала.
И он рассказал. Его рассказ был сбивчивым, прерываемым рыданиями, но от этого еще более страшным.
— Я… я проснулся от криков, — шептал Тимоха, глядя в одну точку. — На краю деревни кто-то истошно кричал. Потом зазвонил набатный колокол. Отец… он старый воин, он сразу все понял. Схватился за рогатину.
Мальчик сглотнул, и его голос задрожал. — Он подтолкнул меня к задней двери, той, что в огород выходит и сунул мне в руку свой старый охотничий нож и сказал: «Ты уже взрослый, Тимоха и быстрый. Ты должен бежать».
Дверь затрещала под ударами снаружи.
— «Беги к дому старосты, — говорил он быстро. — Там, у задней стены, всегда стоит его гнедой жеребец. Он самый резвый в селе. Бери его и скачи в крепость. Не оглядывайся. Не останавливайся, даже если услышишь, что зовут. Расскажи князю о нападении».
— Он… он вытолкнул меня во двор, а сам запер дверь изнутри на тяжелый засов. Я слышал, как он начал двигать стол, чтобы забаррикадироваться, — Тимоха утер слезы.
В кабинете повисла тяжелая тишина. Мы все поняли, что это был последний приказ, который отец отдал своему сыну.
— Я сделал, как он велел, — продолжил мальчик, вытирая слезы рукавом. — Я бежал через огороды, прокрался к дому, перерезал ножом привязь и вскочил на гнедого. Он был напуган, рвался, но я вцепился в гриву. Я не посмел скакать через село. Повел его к лесу, на холм и оттуда уже к крепости.
Он рассказал, как уже на холме, прячась в кустах и успокаивая
