class="p1">– Зачем ты тогда меня везешь назад? – спросила Лиза в упор.
Григорьич примолк.
– Надо.
– Да зачем?!
– Ну, я боюсь оставлять тебя одну в Москве… пока Ленусь не переедет к нам.
Лиза замолчала. Перевела взгляд на бегущие за окном машины, начинающие желтеть деревья. На самопальные кресты погибших на дороге, внезапно бросившиеся в глаза.
– Когда они переедут? – промолчав около получаса, спросила она.
– Они купили квартиру, делают ремонт. Пока мы с матерью поконсервируемся тут, на природе. А они поживут у нас, приглядят за тобой. Да чтоб ты ничего не наколбасила!
Лиза опять замолчала. Деревья кончились. Начались поля. Пышные поля, желтые, спелые. По ним двигались вдалеке, испуская пылевые облачка, меленькие насекомые комбайны.
– Ясно, а как долго они будут у нас?
– Не знаю… может быть, долго. Но нам-то что! Живи и учись, они будут за тобой смотреть… Ну и… мы будем звонить.
– Понятно! Значит, никакой личной жизни у меня не будет. Прикольно…
– Розы откуда дома? – закипел Григорьич.
– Это не мои. Это Ленуси.
– Да, наверное, мои…
– Я что… несвободна? Дом – тюрьма?
– Тюрьма, ты слишком резво за гуж взялась, детка… – отрезал Григорьич, и дальше они ехали молча.
Глава тридцать первая
Возвращение
Первым, кого они увидели, только въехав на улицу, был Глеб.
Он ехал откуда-то со стороны леса – с Борькой Гапалом, на велосипедах. Причем Глеб ехал на Лизином. Видимо, взял его у Нины Васильевны. Ветер ставил дыбком Борькину паклю на голове, кудрявую и бело-серую, как залежалая вата.
Глеб кинулся к машине, облокотился на открытое Лизино стекло и просунул руку поздороваться с Григорьичем. Он был одет в непонятного цвета майку и вечные джинсы.
– Приехали… я уж думал… – начал Глеб, пыхнув дымом в салон, так радостно, что Лиза вжалась в сиденье.
– Ладно, Глеб, нам некогда, мы тяжело ехали. Отдохнем, тогда…
Григорьич поехал дальше. Лиза чувствовала щекот в ногах. В голове пульсом била кровь.
Она знала, что Глеб поймает ее сразу же, раскусит на раз-два. Не страх, а другое чувство примешалось к вине. Что-то пошло не так. Глеб был другим.
Он пришел вечером, еще не стемнело. Принес букет белых крупных астр и положил его на перила крыльца. Лиза услышала натянутый разговор во дворе. Григорьич беседовал с Глебом про работу, про огород, про погоду. Пора было убирать лук.
– Иди, там твой этот… – сказала Нина Васильевна, входя к спрятавшейся в дальней комнате Лизе.
– У меня голова болит.
– Что, даже не выйдешь?
– Не знаю.
Нина Васильевна вышла, и Лиза закрыла лицо.
Она так сидела минут пять, вжимаясь в кресло, пока кто-то не тронул ее. Лиза вздрогнула и открыла глаза. Перед ней на одном колене стоял Глеб.
– Вот видишь, ты даже не вышла… – улыбался он, и морщинки разбегались от его глаз.
– У меня голова болит, – начала оправдываться Лиза, стараясь не глядеть на Глеба.
– Как съездила? – В его голосе сквозило подозрение.
– Все хорошо.
– Я чуть не умер здесь без тебя. Идем.
– Куда?
– Раньше ты не спрашивала – куда, шла, и все дела. В лес… в наш лес.
– В лес… Нет, я устала. Голова…
– Ах, голова… Сейчас я полечу твою голову.
И Глеб, поддернув Лизину юбку, поцеловал ее коленку. Но даже в полумраке комнаты он заметил, что у Лизы на коленке красное пятнышко. И на второй коленке оно тоже было. Глеб ничего не сказал, только вскинул глаза на Лизу. Губы его чуть улыбнулись, а ноздри вздрогнули.
– Мама с папой зайдут, – оттягивая юбку, испугалась Лиза.
– Не зайдут. Они пошли к Отченашу в баню, их Фаина позвала…
Глеб взял Лизу за запястья и дернул к себе так, что она свалилась на него сверху.
– Отпусти меня! – взмолилась Лиза, сдувая с лица волосы. – Я прошу тебя, я умоляю тебя… Не надо…
– Вот как… я от тебя таких слов не слыхивал, кохана… Очнись уже… Тут я… Твой Глеб…Только твой… А ты-то – моя?..
Лиза снова попыталась вырваться, но Глеб сильно ее держал, и ей не нравилось это.
– Ну что ты вырываешься, это бесполезно, знаешь ведь…
– Я хочу… Я тебе должна что-то сказать. Я тебе хочу сказать, что…
– Молчи, – прошипел Глеб и закрыл ей рот поцелуем.
Лиза сникла, обвила его шею руками, и словно прорвалась плотина, вода пошла крушить бетон и камень.
«Посмотри, как изменилась природа, пока меня не было. Ласточки собираются улетать. Смотри, больше нет лилий, отцвела кубышка, превратилась в зеленые сосочки, шиповник стал алым, орехи созрели, цапли ушли в далекую пойму, и скоро совсем не будет ничего, ничего, только тишина, темнота, и одни звезды сменятся другими, морозными, покосилась чаша Медведицы. Мы выпьем холода…» – думала Лиза, но боялась произносить все это вслух.
Под лодкой журчала теплая вода мелководной Гончарки. Тростник пел от ветра, собирая в себя все томление наступающей осени, всю ломкость новой жизни, приходящую на смену доброму тугому лету, когда крепли стебли и чесали мимо стада гусей и лебедей. Когда ястребы летали низко над рекой, подцепляя кривыми желтыми клювами зазевавшуюся рыбу.
Они гнали лодку на осеннюю стоянку к прикрепам. Катер украли за те три дня, что Григорьич и Лиза были в отъезде. Григорьич был вне себя от ярости. Он рвал и метал. Но было логично, что катер увезли и сдали на цветмет: все-таки умные люди к катеру строят гараж. Но Григорьич был еще не совсем обтерт новой обстановкой. Не ожидал он, что местная алкашня будет воровать его сети и раколовки, а добытых раков и рыбу продавать дачникам… А потом еще и чистить плохо закрытые дома.
Лиза сидела на корме, Глеб на носу. Она куталась в шерстяной свитер Глеба, который он очень любил и почти что не носил. Бабкин подарок.
– Знаешь, – сказала она, когда они вырулили в чистую протоку, ведущую из озера к большой воде, – я думала, что буду любить тебя… Никогда не думала, что такое скажу…
Ее слова утонули в подступивших слезах.
Глеб подруливал веслом, вода вихрилась и закручивалась в колечки.
– Я тут подумал, что мне нечего тебе подарить на память. Совсем нечего. Вот, только это.
Он снял с себя крестик, совсем простой и порядком ношеный, и надел ей на шею. Лиза снова залилась слезами, которые Глеб все сцеловал.
Когда Лиза пришла домой, Нина Васильевна случайно увидела Глебов крестик.
– Ты сошла с ума со своими любовями! Все! У тебя совсем нет мозгов! Это его крест, а ты наперла его на себя!
