оглянулась на танцплощадку. Начался новый танец. Если бы только политика была так предсказуема, как его фигуры!
– Что с ними будет? – спросила Хелльвир. – Если вы найдете доказательства.
– Их лишат титула. Повесят за предательство.
Салливейн произнесла это равнодушным тоном, словно не была знакома с этими людьми всю жизнь. Она улыбалась Хелльвир, а той с огромным трудом удавалось сохранять спокойствие. Повесят – только потому, что Лорис вспомнил какого-то жареного лебедя! Она сказала себе, что надо успокоиться: они ищут веские доказательства. Никто не обвинит Дом Ханнотиров на основании ее слов.
– А потом нам понадобится новый Рыцарь Двора, чтобы сменить ее. – Салливейн говорила рассеянно, как будто ее мысли были заняты чем-то другим. – Как насчет лорда Редейона?
Хелльвир поморгала.
– Лорда Редейона? Но… он еще молод. Мне казалось, военачальникам нужен опыт.
– Я говорю не о Калгире. Я имею в виду его дядю, Оланда Редейона. – Салливейн развернулась спиной к перилам, поставила на них локти и скрестила ноги. Ее рука прижалась к руке Хелльвир. Поистине царственная небрежность и уверенность в себе. – Это будет большой удачей для Оланда и его племянника. И твой брат тоже поднимется сразу на несколько ступенек в иерархии.
Хелльвир взглянула на берег; деревья были увешаны фонариками, по лужайкам прогуливались гости, которые решили отдохнуть от танцев. Слышался смех.
– Зачем вы говорите мне это? – осторожно спросила она.
Ей с трудом удавалось сосредоточиться; вино ударило в голову, и голос, который нашептывал ей слова о пламени, золоте и связях, отвлекал ее.
– Чтобы доказать тебе, что я вовсе не тиран, – рассмеялась Салливейн. – И моя бабушка тоже. Она пригрозила тебе, да, признаю это. Здесь это обычное дело, но после нашего с тобой первого разговора я задумалась. Ты тогда сказала, что воскресила бы меня и без угроз. Ты так высокомерно заявила, что готова пожертвовать собой ради любого идиота, который споткнется и упадет с лестницы. И я решила вот что: пока ты работаешь на меня, я тебе тоже помогу. И твоей семье.
Собираясь с мыслями, Хелльвир поднесла к губам бокал.
– Вы хотите воспользоваться падением Ханнотиров, чтобы… вознаградить меня? – спросила она.
– Не надо делать такое удивленное лицо. Я уже предложила это бабушке, и она не стала возражать. Ты произвела на нее впечатление в тюрьме, знаешь ли. Она поняла, что мы обошлись с тобой несправедливо, хотя ты всего лишь пыталась помочь нам.
Хелльвир не знала, как реагировать на это. Ей уже надоело это ощущение – как будто она затерялась в мире, законов которого не понимает. Угодила в липкую паутину, и ее неуклюжие попытки вырваться лишь усугубляли положение, и вот, пожалуйста: теперь из-за нее, возможно, потонет в крови одна семья и возвысится другая.
– Я не хочу, чтобы из-за меня кого-то повесили, – сказала Хелльвир и поняла, что в ее голосе прозвучало отчаяние.
Салливейн это тоже услышала; она окинула свою травницу проницательным взглядом и увидела больше, чем Хелльвир хотела показать. Она вспомнила в этот момент рисунок углем, сделанный Салливейн: свое лицо, огромные грустные глаза, по которым было так легко догадаться о ее чувствах, и впервые пожалела о том, что не получила придворное воспитание, не научилась играть роль и скрывать все происходящее в ее душе.
– Иногда я забываю, – тихо произнесла Салливейн, – что ты родилась не в Рочидейне. Должно быть, у вас в деревне все иначе.
– У нас есть свои проблемы, – пробормотала Хелльвир, вспомнив черный трупик, найденный на пороге.
Она почувствовала легкое прикосновение руки – простой жест, вероятно, попытка утешить ее. Это прикосновение зажгло огонь у нее в крови; и этот огонь горел так же ярко, как золотые нити в волосах Салливейн. Она втянула воздух сквозь зубы, проклиная черного человека и сожалея о том, что он не оставил свои наблюдения при себе.
– Знаешь, я тебе завидую, – продолжала Салливейн.
Хелльвир подняла голову и встретила взгляд ее глаз цвета меди.
– Завидуете мне?
– Тому, как ты видишь окружающий мир. Ты не видишь нитей.
– Нитей?
Принцесса обвела жестом танцующих, словно видела ниточки, за которые их дергали, как марионеток. Хелльвир поняла, что ошиблась: Салливейн была совершенно трезва. Просто она чувствовала себя как дома, была абсолютно уверена в себе, в своем положении, в своей красоте и правильности своих суждений. Именно эта уверенность и завораживала людей. Было нечто почти прекрасное в ее манере держаться. Нечто неотразимое, влекущее.
Это пугало.
– Нити, которые их всех объединяют, – сказала Салливейн. – Есть нити шелковые, есть стальные. Ты не видишь, как они связывают всех моих придворных, всех моих гостей. Некоторые привязаны к их кошелькам, другие завязаны петлей и затянуты у них на горле.
Она взяла Хелльвир за запястье, заставила ее вытянуть руку и направила ее указательный палец на молодого человека, стоявшего у противоположного борта лодки. Ошеломленная, Хелльвир и не подумала сопротивляться.
– Его нить обвязана вокруг его правой руки, и эта бумажная нить тянется от него к старику, который хлещет виски так, словно завтра наступит конец света.
Салливейн повернула руку Хелльвир к группе людей, около которых стоял слуга с подносом, и указала на аристократа с бакенбардами.
– Старик платит за его обучение, потому что отец мальчишки оказывает ему услуги определенного сорта. Мальчишка даже не подозревает о существовании этой нити, понятия не имеет, кто оплачивает его занятия, думает, что все это дело рук его папочки. В каком-то смысле так оно и есть.
Хелльвир передернуло, и Салливейн усмехнулась.
– А теперь взгляни на этого старого фигляра.
Снова движение руки, как будто дернулась стрелка компаса, указывающего на аморальность.
– Его дочь погрязла в пороке, не подобающем даме, – она увлекается азартными играми; поэтому он уплатил ее долги вон тому безвкусно одетому господину, запустив руку в наследство ее мужа. Ее бывший супруг считает, что она потеряла эти деньги, неудачно вложив их. Он так и не простил ее за это, оставил ее и женился на другой женщине. Хотя любит их общую дочь.
– Зачем вы говорите мне это? – повторила Хелльвир, запинаясь.
Она чувствовала на себе взгляды окружающих, но Салливейн это, судя по всему, мало волновало. Принцесса стояла вплотную к ней, держа ее за руку, и когда она вздохнула, словно вопрос поставил ее в тупик, Хелльвир почувствовала, как расширилась ее грудная клетка. Она сглотнула. От Салливейн пахло розовой водой и вином.
– Это все меняет, не правда ли, – прошептала принцесса ей на ухо, глядя на танцующих, – когда ты видишь нити? Золото уже не блестит так ярко, музыка не ласкает слух. Но это не имеет значения. Такова цена знания. За все надо платить.
Хелльвир поняла, что она улыбается.
– Даже я не вижу всего, что видит бабушка. Но когда я стану королевой, я, а не она, буду держать в руках все эти нити, и я буду знать все об их мелких грешках, до последнего. И буду знать, за какую ниточку дернуть, чтобы заставить человека плясать.
Играла музыка, люди кружились в танце, словно вселенная в этот момент решила продемонстрировать правоту Салливейн. Ее лицо было совсем близко, ее дыхание касалось щеки Хелльвир. Хелльвир ощутила странную пустоту в груди.
– Итак, вы хотите сказать, что я ваша очередная марионетка? – спросила она. – Что вы можете заставить меня плясать под свою дудку?
Она пыталась говорить небрежно, вызывающе, но ее слова прозвучали по-детски. Салливейн отодвинулась, ее лицо стало непроницаемым. Хелльвир выругалась про себя.
– Я говорю это тебе затем, чтобы ты поняла: Ханнотиры падут только в том случае, если их вина будет доказана, – спокойно произнесла принцесса. – Все эти нити действительно существуют. Можешь не упрекать в падении предателей себя.
Хелльвир поморгала, пораженная этой прямотой. Все эти разговоры о нитях, взятках, грехах… а Салливейн просто пыталась по-своему проявить
