Голос у служителя был низким, как гудение колокола. Этот заунывный, суровый тон казался вполне уместным в полутемном каменном храме, наполненном тяжелым ароматом благовоний. Солнце скрылось, по небу плыли сизые дождевые облака. Хелльвир сидела рядом с матерью в первом ряду.
Служитель Лайус заметил Хелльвир, когда та выгружала продукты, доставленные в храмовые кухни. Ей не хотелось показываться поблизости от храма, но Сэйтир уговорила ее поехать. Она сказала, что следует поддерживать хорошие отношения со служителями, особенно после обнародования эдикта, который объявил поклонение Онестусу государственной религией. Поэтому жрицы Ордена Соловья время от времени привозили туда дары – овощи, травы.
Служитель Лайус, как будто не замечая хмурого взгляда матери, пригласил Хелльвир на проповедь. Он так долго уговаривал ее, что она сочла невежливым отказаться, а кроме того, ее снедало какое-то нездоровое любопытство.
– Мы подчиняемся нашим примитивным побуждениям, – нараспев произносил служитель.
По рядам пробежал шепот; Хелльвир заметила, что люди закивали.
– Мы проигрываем в борьбе с собственными животными инстинктами, – продолжал он. – Мы грешим против Бога Света, и слабости увлекают нас на дно. Пьянство, жестокость, гнев, алчность: эти пороки не дают нам прийти к свету, который Он предлагает нам, к свету его Обещания. И тем не менее мы позволяем им одержать над собой верх, каждый день и каждую минуту.
Снова кивки.
– И сейчас я хочу напомнить вам, что, хотя Онестус ведет нас в лучший мир, где исполнится его Обещание, каждый из нас должен помочь ему точно так же, как он помогает нам. Мы обязаны воспротивиться греху, соблазнам и дурным мыслям; но самое главное – это сопротивление ложным посулам и нашептываниям тех, кто хочет нашей погибели. Забыв его Обещание, сойдя с его Тропы, мы приговорим себя к вечности без него, к небытию.
Лайус стоял на возвышении перед круглой ямой, заполненной песком. Жестом указав на яму, он взял длинный посох и начал изображать на белом песке какой-то символ. Конец посоха медленно двигался по песку, символ-дометик постепенно становился все более сложным. Это зрелище завораживало.
Солнце выглянуло из-за туч, его лучи проникали в окно, находившееся за спиной у служителя. Хелльвир моргнула. На миг ей показалось, что дометик светится.
– Наш долг – подавлять свои низменные побуждения, – продолжал служитель. – И пользоваться влиянием и властью, которыми мы обладаем в мире живущих, для того чтобы помогать нашим ближним оставаться на Тропе Света.
Посох достиг центра символа и остановился.
– Контроль над собой, – нараспев произнес служитель Лайус.
Эхо его голоса прокатилось по каменному залу, и Хелльвир вздрогнула, когда прихожане хором повторили эти слова. Служитель наклонил голову и приложил руку ко лбу.
– Благодарю вас. Да пребудет с вами милость Бога и в этой жизни, и в следующей.
Хелльвир поспешила подняться вместе с остальными.
Люди повторили жест священнослужителя и произнесли:
– Да пребудет с вами милость Бога.
Проповедь закончилась. Прихожане, негромко переговариваясь, выстроились в очередь перед ступенями, находившимися в центре зала. Человек наступал в песок, прямо на нарисованный символ, и закрывал глаза, а служитель большим пальцем изображал тот же символ у него на лбу.
Получив благословение, верующие, казалось, становились выше ростом и отходили, высоко держа голову.
– Неужели люди действительно нуждаются в этих примитивных поучениях? – пробормотала Хелльвир, ни к кому не обращаясь.
– Не каждый может похвастаться таким умом, образованностью и высокой моралью, как ты, – сухо произнесла мать. Это были первые слова, которые Хелльвир услышала от нее за несколько недель. – Не следует презирать тех, кто сбился с пути и нуждается в руководстве.
Хелльвир вышла на улицу через боковую дверь, пока мать ждала своей очереди, чтобы получить благословение. Хелльвир казалось, что если она подойдет к священнику, то совершит кощунство, оскорбит не только свою веру, но и чужую.
Когда мать вышла во двор, Хелльвир сказала, что должна возвращаться в монастырь, но в этот момент на пороге храма появился служитель Лайус, и мать отвлеклась. Священник заметил ее, подошел к ней, взял ее ладонь двумя руками.
– Я уже не могу вспомнить времени, когда тебя не было среди моих прихожан, – заговорил он с улыбкой, которая показалась Хелльвир тусклой, словно зимний рассвет. – Ты несешь нам добро.
– Это очень любезно с вашей стороны, служитель, – ответила мать, наклоняя голову.
Взгляд его остановился на Хелльвир.
– Ах, Хелльвир, – произнес служитель. – Очень рад, что ты согласилась остаться. У меня так давно не находилось возможности побеседовать с тобой. Что ты думаешь о проповеди?
Хелльвир помолчала, подыскивая слова.
– Интересно, – наконец сказала она.
– Ты должна прийти снова. Я знаю, твоей матери хотелось бы, чтобы ты приняла религию ее родины.
Хелльвир невежливо фыркнула. Нехорошо, конечно, но она не смогла совладать с собой. Пытаясь отвлечь внимание служителя, мать вмешалась и спросила, придет ли он в их дом на ужин, как обычно делал это по выходным дням.
– Разумеется. Это большая честь для меня, – ответил служитель.
Он снова посмотрел на Хелльвир, и та ощутила раздражение.
– Надеюсь увидеть тебя там, Хелльвир. Возможно, у нас найдется время для того, чтобы обсудить религию Онестуса, если ты по-прежнему интересуешься нашей верой. Поскольку теперь она является официальной религией Крона, тебе будет полезно усвоить ее основы.
Хелльвир уже открыла рот, чтобы сказать ему – в более или менее любезных выражениях, – мол, прекратите попытки обратить меня в свою веру, вы скорее можете уговорить рыбу покинуть море и жить на суше… Но мать не дала ей произнести ни слова.
– У Хелльвир много дел в обители, – сказала она. – Она не сможет прийти на ужин.
– И все же я думаю, что она должна выкроить время, – настаивал служитель Лайус. Он говорил тем медоточивым тоном, от которого Хелльвир хотелось скрежетать зубами. – Я знаю, что в последнее время ты не в ладах с матерью, Хелльвир, но не забывай о том, что прощение – это одна из основ религии Онестуса.
Хелльвир прикусила губу, чтобы не расхохотаться. Мать избегала ее взгляда. Служитель сообразил, что допустил ошибку.
– Может быть, в другой раз, – произнес он.
– В другой раз, – сквозь зубы процедила Хелльвир.
Но служитель уже не слышал ее – с ним заговорил какой-то прихожанин.
Мать отошла к другому священнику, а Хелльвир, не прощаясь, направилась к пристани. Она опаздывала на встречу с Салливейн.
Поднимаясь по лестнице в голубятню, Хелльвир с трудом подавляла дрожь. Служба в храме оставила у нее неприятное ощущение: как будто пришлось искупаться в чане с водой, в которой до этого мылся другой человек. Бог Света был вездесущ; в него верила мать, Салливейн, так почему же она, Хелльвир, испытывает такую неприязнь к этой религии? Шло время, и она начинала понимать отца, который не доверял новой вере и ее приверженцам. Хотя ни он, ни она не могли бы четко объяснить, в чем заключается причина этого недоверия.
Хелльвир понимала, что на балу оскорбила принцессу. Салливейн задала ей вполне разумный вопрос. Служители обещали верующим вечную жизнь в царстве Онестуса, так почему бы принцессе не поинтересоваться загадочным существом, которое Хелльвир встретила в ином мире? А она, Хелльвир, практически рассмеялась ей в лицо. Вспоминая этот эпизод, она поморщилась.
Наконец она добралась до площадки, стараясь не показывать, что запыхалась; Эльзевир, который сидел у нее на плече, показался ей необычно тяжелым.
Стражник открыл дверь, и ее встретил мягкий свет заходящего солнца, заливавший насесты, на которых сидели десятки голубей. Голоса птиц наполняли большую круглую комнату с куполом. Салливейн стояла спиной к двери около одного из арочных окон. Принцесса сделала вид, что не заметила появления Хелльвир, и продолжала смотреть на красные крыши домов, мерцающие на солнце каналы и далекое море.
Хелльвир подошла и остановилась рядом с ней. Далеко внизу суетились люди, похожие на муравьев, по каналам плыли крошечные лодочки. Она прислушалась к воркованию голубей, но те говорили обо всяких пустяках:
