Ордена. Возможно, нам вообще не стоит обнародовать их. Пусть лежат в библиотеке. Надеюсь, эти записи послужат предупреждением для жриц Ордена. В Галгоросе нет места таким, как мы. Мы должны покинуть страну прежде, чем они узнают, кто мы на самом деле».
Хелльвир, охваченная любопытством, взяла записную книжку Альцифера. На обложке не было никаких надписей, но, когда она развязала шнурки, на стол высыпалась целая пачка рисунков. Многие были сделаны углем и выглядели довольно неумелыми, но Хелльвир узнала и наброски жрицы. Среди прочего путешественники составили списки дометиков. Рядом с символами были нацарапаны краткие заметки, причем автор писал так торопливо, что на бумаге остались глубокие следы. Но большинство представляли собой изображения людей.
Оллевин зарисовала храм, в котором жила, главный зал, очень похожий на зал храма в Рочидейне, где работала мать Хелльвир. Здесь тоже был алтарь с подношениями, изображения угрей и пламени, яма с песком, на котором был выведен символ. Несмотря на то что жрица пользовалась только чернилами и углем, ей удалось передать полумрак, царивший в храме, правдоподобно изобразить потоки света, льющиеся в витражные окна.
Следующий набросок изображал служителя, читающего проповедь; он стоял, воздев руки к потолку, солнце светило ему в спину. Толпа верующих почтительно слушала, на песке был нарисован символ. Хелльвир вздрогнула, узнав этот дометик, – тот же самый знак, который выводил посохом служитель Лайус во время службы: символ Контроля.
Картинок было много. Хелльвир опустилась на пол, поставила рядом лампу и разложила их в ряд, начиная с того, который нашла в дневнике Оллевин, – храма на рыночной площади. Наброски были сложены в записную книжку наспех, не по порядку, но, когда Хелльвир разобрала их, они превратились в мрачную историю. Сидя на полу, Хелльвир начала читать эту историю.
Храм и служитель. Прихожане, которые ловят каждое слово.
На другой картинке, которая как будто бы не имела отношения к Онестусу, были изображены фантастические сцены. Женщины разговаривали с деревьями, из крон выглядывали существа с волосами из листьев и цветущих сережек. Мужчины обсуждали что-то с духами моря, облепленными мелкими рачками. Фигуры из дыма сидели в очагах, скрестив ноги, сверкая огненными глазами. Оллевин запечатлела духов ветра и камня с глазами из листьев и перьев. Это были прекрасные существа, нарисованные с любовью. Жрица как будто рисовала портреты своих родичей.
А потом – огонь.
Мужчины и женщины были привязаны к столбам посреди костров, пламя пожирало их тела. Служитель с ненавистью указывал на них пальцем. Дометики были вырезаны на столбах, начерчены на земле вокруг костров. Рты несчастных раскрылись в крике.
Женщину заперли в клетку, под клеткой развели огонь.
Таких рисунков было много, очень много; и повсюду были их Знаки, повсюду был огонь.
Хелльвир пришлось отвернуться. Ее мутило от ужаса и отвращения. Она потянулась к Эльзевиру, взяла его на руки, прижала к себе и с удивлением заметила, что дрожит. Что это такое? Уж наверняка не то, что она искала. Хелльвир надеялась найти рассказы об их Едином Боге, какие-то тайны, связанные с происхождением веры, но не… это. Не это.
– Зачем они это делали? – прошептала Хелльвир, обращаясь к ворону.
Эльзевир лишь щелкнул клювом. Он не знал.
Хелльвир снова взглянула на рисунки, несмотря на ужас и отвращение, и вдруг заметила еще одну картинку, спрятанную под другими. Она вытащила ее и вздрогнула. Она видела это прежде.
Книга служителя Лайуса лежала в ее мешке. Хелльвир листала ее, пока не нашла гравюру с коленопреклоненным человеком, окруженным черными тварями с когтями и клыками. Аллегорические изображения лжи и греха, стремящихся заставить добрых людей сойти с пути, ведущего к праведности, лишить их Обещания. Точно такая же картинка была и в дневнике Альцифера.
«В Галгоросе нет места таким, как мы».
– Так вот почему мама боится? – прошептала Хелльвир. – Она боится не того, что я могу делать, а того, что они могут сделать со мной?
Эльзевир уселся ей на колено и взглянул на нее своими умными глазками-бусинками.
– Мне кажется, верно и то и другое, – ответил он.
– Но это же было в позапрошлом веке, – возразила Хелльвир. – В стране, которая находится за сотни миль отсюда. Здесь не может произойти ничего подобного.
Эльзевир взъерошил перья.
– Ты прекрасно знаешь, что это не так, – печально произнес ворон.
Хелльвир смотрела на своего друга. Не так уж много времени прошло с того дня, когда она обнаружила его мертвым на пороге дома Миландры, со свернутой шеей, обвязанной пучком болиголова, – послание и предупреждение. Хелльвир похолодела от дурного предчувствия и снова уставилась на рисунки.
– Значит, я тоже должна бояться? – прошептала она.
Хелльвир полистала книгу священника и нашла описание Столпов; около каждого из двенадцати лучей звезды был нарисован Знак. Она сравнила их с дометиками, вырезанными на дереве, выжженными на коже еретиков, но символы оказались такими сложными, что она не могла в них разобраться. Некоторые вообще не походили на Знаки Двенадцати Столпов, которыми руководствовались верующие, следовавшие по Тропе Света.
– Что все это значит? – спросила она у птицы.
– Это было давно, – сказал Эльзевир. – Возможно, их вера стала более милосердной.
Ворон слегка потянул Хелльвир за волосы – так он обычно выражал свою любовь. Она уткнулась лицом в его черные перья.
Она искала правду об Онестусе. И нашла правду – но не ту, которую искала. Если существо с черными глазами было Онестусом… тогда она заключила сделку с божеством, от имени которого творились чудовищные злодеяния.
Осень в Рочидейне оказалась намного холоднее, чем ожидала Хелльвир. Заморозки сгубили фрукты и овощи в садах монастыря; даже травы, которые она выращивала в теплицах, замерзли и погибли. В монастырь приходило больше людей, чем раньше, – людей, которые жили на улицах, которым некуда было идти. Теперь по ночам невозможно было спать под открытым небом.
Хелльвир целыми днями была занята в лазарете вместе с Сэйтир; она ухаживала за больными, раздавала одеяла и горячую еду нищим. Носила в карманах яблоки для детей, чтобы утешить тех, кто плакал. В этой суете она, по крайней мере, забывала о холоде, о грозящих ей неприятностях и о возможности покушения на принцессу. Собственная жизнь представлялась Хелльвир безнадежно запутанной, словно рыбацкие сети; по вечерам она размышляла о врагах принцессы, о Доме с лебедями, о жемчужинах, завернутых в записку с загадкой, которые ждали, когда настанет час возвращать человека из страны мертвых… А теперь ко всему этому добавился ужас перед служителями, поджидавшими во мраке, чтобы схватить ее, посадить в клетку и поджарить. Но когда Хелльвир двигалась, когда толкла сушеные травы в ступке, готовила отвары и накладывала мази на раны, эти мысли почему-то переставали казаться ей такими уж важными, отступали на второй план перед нуждами голодных и больных людей. Присутствие Эльзевира, сидевшего на плече, согревало ее. Хелльвир ощущала новую уверенность в себе: она была нужна, она приносила пользу.
Однажды вечером, после того как она четырнадцать часов провела на ногах, Сэйтир велела ей уходить из лазарета и отдохнуть. Но Хелльвир была слишком возбуждена, чтобы идти спать; она вышла в сад и решила посидеть на берегу, на своем любимом месте рядом с плакучей ивой. Идя по дорожке, она увидела в реке, у самого берега, какой-то предмет.
– Бедняжка, – прошептала Хелльвир, опускаясь на траву у воды.
Это был серый кот – тощее, изголодавшееся животное. Видимо, он упал в реку, но у него не хватило сил выбраться из ледяной воды, а потом лапы свело судорогой, и он утонул. Хелльвир стиснула зубы. Она вытащила маленькое тельце из реки, села и положила его на колени, не обращая внимания на холодную воду, пропитавшую штаны. Помедлила несколько секунд, нащупала в кармане яблоко и, прижав к себе кота, спросила себя, осмелится ли сделать это.
– Ты собираешься воскресить его? – спросил Эльзевир.
– Да, собираюсь, – решительно ответила Хелльвир, отгоняя страх.
Потом закрыла глаза и положила руку на голову животного.
В царстве Смерти было не холоднее, чем в Рочидейне зимой, но это был иной холод. Он пронизывал до костей, как будто в жилах текла не кровь, а ледяная
