class="p1">– Погоди, я сейчас…
– А, так ты не хочешь по мне плакать? – криво улыбнулся Глеб.
– Не хочу!
– Ах, какие мы!
Глеб поднялся, заскочил на коня и, развернув его, ударил пятками.
Конь ударился с места в галоп.
Лиза так и замерла у калитки, глядя, как Глеб красив, как сливается с чернотой неоседланного коня, как держится на нем одними коленками. Глеб сделал круг, развернулся у своего дома, пролетел перед дворами Мешковых и Отченашей и, едва удерживая вороного, остановил его в дыбках возле Лизы.
– А ты говоришь… зуб какой-то… Видишь, какого мне сегодня подогнали красавца? Он с утра меня по чертополохам носил, а сейчас уже ручной. Правда, ничего так? Петька, а ну, не фыркай, ша-ала-ава!
Черный конь, молодой и крупный, тяжело дышал от Глебова трензеля, раздирающего ему пасть.
Лиза на минуту одумалась, понимая, что стоит и любуется как дура.
А Глеб прямо рядом, просто работает, и сейчас этот конь может что угодно сделать. И на спину завалиться, и понести в лес, где Глебу голову снесет о сучки.
– Давай я отца позову! Пусть он тебя в больницу отвезет! – крикнула Лиза, но Глеб, махнув ей рукой, уже полетел по дороге в россыпях щебня и клубах беловатой пыли.
* * *
Поздно вечером прибежала Маринка и спросила Лизу.
– Чего? – спросила Лиза, обгрызая уже очень твердый кукурузный початок. – Случилось чего?
Маринка закивала:
– Глебка там на сеновале у нас валяется. То есть он ушел из хаты, чтобы мать не пугать.
Лиза побежала в дом, на веранде еще ужинали Григорьич и дядька Рядых. Нина Васильевна в доме делала «химию» Лелькиной матери. Судя по духу гидроперита, химия делалась до могилы.
Лиза прошлась вихрем по хате, нашла бинты, вату, стрептоцид и антибиотики и выбежала.
– Ты куда на ночь! – крикнула Нина Васильевна вслед.
– У Маринки собачка лапу повредила, надо посмотреть, – отозвалась Лиза.
– Ох, эта собачка! – улыбнулась Нина Васильевна.
Лелькина мать прямо с лица сошла.
– Скорее… кобелек.
– А, я в ихние дела не лезу! Нервы дороже, – вздохнула Нина Васильевна, хоть ее и разрывало спросить про Глеба.
Лизу Маринка провела через огород, чтобы никто не знал, что она пришла. Дома пили, Яська орал не своим голосом, потому что Адоль расшиб о стену его заводные часики.
Маринка поставила кривую лесенку на сено, и Лиза, вдыхая пылевой запах мелкой сенной трухи, залезла наверх.
У Глеба под мышкой угнездились белые котята с кошкой, которых Лиза напугала, и они по очереди исчезли в темноте.
Лиза зажгла фонарик.
Глеб, казалось, спал. Казалось, не заметил ее появления.
– Полечи его, а то подохнет! Я пошла к мамке, – прошептала Маринка снизу.
Лиза положила ладонь на лоб Глеба.
Он лежал на доисторическом одеяле, без рубашки. Лиза посветила ему в лицо, он открыл глаза.
– А… Опять ты…
Лиза зашуршала пакетом.
– У тебя температура шарашит.
– Да и пес с ней. Пофигу.
– Сгоришь.
– Не бойся, сено не зажгу.
Лиза покопалась в принесенном из дома пакете и нашла таблетки:
– Вот, надо два раза в день пить. Антибиотик.
– Да ну его к ляду.
– У тебя тут кошка сидела, тепло…
Глеб схватил руку Лизы и прижал к груди. Лиза хотела было ее отнять, но от набежавших чувств упала головой на горячую грудь.
– Это я так, просто перегрелся. По Пескам Петьку гонял, но он же молодой черт оказался, горячий, как я… Потом мы с ним в дебри затесались, и я там его так ободрал, что он больше неслухом не будет. Он пообещал…
– Методы у тебя какие-то древнеегипетские, – прошептала Лиза. – Ты должен себя беречь…
– Для чего… Елизавета, мне оно сдалось… Вот только для тебя… И то… видишь, пока Маринку не послал… ты не шла.
Где-то в глубине сена пищали мыши. Кошка, собрав котят на стрехе*, следила, как они играются, сталкивая друг друга, цепляются растопыренными лапками и съезжают по дереву вниз, а потом опять прыгают и кувыркаются.
Глеб порылся в сене и достал бутылку водки.
Лиза отпрянула. От его жара и ей стало жарко.
– Давай свои колеса.
– Нельзя антибиотики с алкоголем. Зачем ты пьешь?
Глеб глотнул из бутылки, прихватил Лизу и, повалив в сено, зарылся в ее волосы.
Лиза некоторые время обреченно лежала, не двигаясь, высвечивая фонариком глаза котят и мамы-кошки, зелеными лучами пронизывающие пыль сенника…
Глеб тоже лежал неподвижно. Наконец по шиферной крыше побежали лапки дождя. Они все усиливали бег и ударили через несколько минут со всей мощью.
– Дождь пошел, – сказал Глеб шепотом. – И теперь тебе никуда не надо…
– Меня искать будут… – ответила Лиза.
– Не будут. Или они дураки какие…
– Дураки…
– Тогда пусть ищут… А я тебя не отпущу в дождь…
– У тебя жар, – ответила Лиза, склоняя лицо над Глебом.
– И хер бы с ним, – ответил он. – Ты знаешь, какой у меня сегодня был сложный случай? Какой мне попался трудный конь… Вот ровно как ты, такой же дурной… Я думаю… Ведь мы будем вспоминать это, правда? Когда-нибудь. Вот это.
– Будем… – согласилась Лиза, водя по Глебовой груди пальцем. – Я бы хотела, чтоб ты был со мной… Но чтобы ты изменился.
– Я изменился? – шепотом спросил Глеб. – А куда?
– Я не знаю… – сонно произнесла Лиза. – Просто я так хочу. Я хочу, чтобы все было, как я хочу.
– А… Женщина по имени «хочу»… Ты ничего не знаешь о жизни. В жизни нужно платить за каждое «хочу». И очень много, очень дорого. Ты маленькая.
Лиза захихикала и, уже сама нагревшись этой негой и теплотой, тотчас же потеряла в сене фонарик без всякой жалости.
И Глеб, шаря в темноте рукой, откинул пакет с медпомощью куда подальше.
Глава тридцать четвертая
Честь сестры и все остальное
В ту ночь с Маринкой случилась беда.
Она убежала от матери, отчима и брата, которые гостили и ночевали в райцентре у сестры Белопольского. Выйдя в ночь, сперва блудила вокруг центрального ДК, слушала звуки дискотеки, жалась к колоннам и искала взглядом знакомые лица.
Страсть к уходу из дома уже крепко проникла в ее натуру. Дома было всяко хуже, она стремилась к красивой жизни, насмотревшись Первого канала.
Мать, проснувшись, не нашла Маринку и сразу все поняла. Она немного погрустила, а потом успокоилась.
– Проститутка малолетняя, – сказал Адоль. – Искать не будем, сама придет.
Так ее и не искали. Глеб был занят, но, увидав мать без Маринки, спросил, куда она подалась.
– Да вот… были такие люди во время старинных войн, – взялась за
