Абдурахман оглы (1901–?), отец которого был родом из Турфана. В 1916 году Абдухалик вместе с дедом отправился в русский Туркестан, где стал учеником семипалатинской русскоязычной школы. Вернувшись в Синьцзян, он поступил в одну из немногих сюэтан, современных китайских школ, созданных в конце периода Цин, которым Ян пока не запретил функционировать. В 1923 году Абдухалик вернулся в Советский Союз, где прожил три года. Снова объявившись в Синьцзяне, он попытался основать типографию и журнал, но ему было отказано в разрешении. В 1927 году он учредил благотворительное общество по распространению образования{193}. Именно такой деятельностью занимались джадиды русского Туркестана до революции. Абдухалик получил финансовую поддержку от Максута Мухити, одного из видных городских торговцев и основателя джадидской школы. Однако лишь немногие из этих усилий принесли плоды, поскольку правительство ничего не разрешало. Но если в разрешении печатать журнал Ян и мог отказать, то помешать Абдухалику сочинять стихи он был не в состоянии. В 1917 году Абдухалик начал писать стихи, новые по стилю и содержанию, в основном на национальную тему. Он тоже использовал метафору пробуждения. В 1920 году в стихотворении под названием «Пробудись!» он поставил диагноз критическому состоянию своего общества:О бедный уйгур, проснись, хватит с тебя сна,У тебя нет ничего, и скоро лишишься ты и самой жизни,Если ты не спасешься от этой смерти,Ах, на какую опасность ты себя обречешь, на какую опасность{194}.

Выбор псевдонима – Абдухалик Уйгур – еще одно отражение его системы взглядов. Термин «уйгуры» появился в диаспоре Восточного Туркестана в Советском Союзе, а Абдухалик, вероятно, первым использовал его в Синьцзяне, чтобы обозначить таким образом мусульман Восточного Туркестана как нацию, сообщество со своими политическими интересами и общим будущим. Уйгуру стало ясно, что делать:

В каком состоянии народ,Откройте глаза, потомки уйгуров.Постарайтесь как следует, оглядитесь вокруг,Встаньте, избавьтесь от пустословия{195}.

В другом произведении он писал: «Возьми жизнь в свои руки, воспрянь! / Иначе и быть не может!»{196}

Другие пошли иным путем. Мехмед Эмин Бугра (1901–1965) был родом из семьи учителей медресе в Хотане и в медресе же получил традиционное образование. Он не выезжал за границу, но тем не менее остро ощущал несправедливость ситуации в Восточном Туркестане. В 1940 году, находясь в изгнании, он вспоминал, как в юности осознал, что «Восточный Туркестан… был колонией империи маньчжуров, [чей] народ китайские чиновники вынудили жить в средневековой тьме, лишив их современных знаний и образования»{197}. Более типичной была история Масуда Сабри (1886–1952) из зажиточной кульджинской семьи, который в начале XX века уехал учиться в Османскую империю. Он выучился на врача, а кроме того, глубоко проникся идеями тюркизма. Он вернулся в Кульджу накануне Первой мировой войны и с головой окунулся в общественную жизнь. Он основал больницу и открыл аптеку, а также ряд современных школ. Ян ставил ему палки в колеса: он неоднократно закрывал его школы, а его самого сажал в тюрьму за «революционную деятельность». Даже в отсутствие газет и журналов, действующей телеграфной или почтовой системы идеи национальности, национальных прав и национальной борьбы все равно осквернили земной рай Яна.

7 июля 1928 года Яна убили на светском приеме. В том, что его карьера и началась, и закончилась на банкете, была некая поэтическая справедливость, однако после его смерти Синьцзян надолго погряз в беспорядках, из-за которых ханьское правление в провинции оказалось на грани исчезновения. Заказчики убийства до сих пор неизвестны, однако выиграл от него Цзинь Шужэнь, заместитель Яна, которому удалось перехватить власть. В последние месяцы жизни Яна тревожила угроза, исходящая от полевых командиров из соседних провинций: те могли просочиться на его территорию, поскольку на них самих оказывал давление Гоминьдан, и в 1926–1927 годах он предпринял военную экспедицию, чтобы избавиться от них. Если бы Ян был жив, ему пришлось бы укреплять вооруженные силы и искать способы их финансирования, поскольку субсидий на них из центра по-прежнему не поступало. Эта задача легла на плечи Цзиня, видевшего в этом свою главную цель. За первые пять месяцев после прихода к власти он утроил численность своей армии, а за следующий год увеличил ее еще вдвое, доведя ее в общей сложности до 16 000 солдат – исключительно ханьцев, набранных в соседних провинциях Ганьсу и Шэньси. Этот численный рост сопровождала программа строительства дорог и закупки оружия у Советского Союза и Британской Индии{198}. Чтобы расплатиться за все это, Цзинь неистово печатал ничем не обеспеченную бумажную валюту, одновременно стараясь извлечь как можно больше доходов из скудных ресурсов провинции. Он повысил уже существующие налоги и ввел новые, в том числе сборы за забой скота и вырубку деревьев. Эти налоги не подкреплялись никакой политической программой, которая могла бы придать им хотя бы видимость легитимности. В Советском Союзе одной из форм извлечения повышенных доходов из сельской местности была коллективизация хозяйств, однако она сопровождалась, с одной стороны, политической мобилизацией во имя светлого будущего, а с другой – насильственным принуждением со стороны ОГПУ. Цзинь, как и Ян, в этом отношении предложить ничего не мог. Он лишь усугубил ситуацию, разорвав договоренности Яна с местными элитами и заменив местных чиновников ханьскими бюрократами, пытаясь максимально расширить свое влияние в обществе. Местное население все это не устраивало.

Одновременно вспыхнуло несколько восстаний. Первое произошло в Кумуле на самом востоке провинции в феврале 1931 года (см. карту 14.1). Кумул был частью Синьцзяна, крепко связанной с китайским государством. Его правители помогли завоевать Синьцзян династии Цин в 1750-х годах, а Цзо Цзунтану – в 1880–1881 годах. В награду им даровали наследственный титул ванов и предоставили право управлять своими владениями так, как им заблагорассудится. В 1884 году, когда Синьцзян стал провинцией, их автономия нисколько не пошатнулась. В числе других привилегий ваны пользовались правом на барщинную работу крестьян-мусульман, которые жили на их земле. Однако в 1930 году, когда умер правящий ван Максут Шах, Цзинь упразднил княжество и конфисковал земли. Если крепостные Максута и ощутили хоть какое-то облегчение от отмены повинностей, то его быстро компенсировало повышение налогов, введенных Цзинем, а также его решение переселить на некоторые земли ханьских крестьян из-за пределов Синьцзяна. В этой обстановке китайский сборщик налогов по имени Чжан принудил мусульманина из деревни под Кумулом выдать за него замуж свою дочь. Подобное оскорбление религиозных и гендерных чувств местных спровоцировало восстание. Пока Чжан и его люди пьянствовали на свадьбе, разъяренные местные жители напали на них и перебили. Затем повстанцы обратили свою ярость на полицейские гарнизоны, а также на новых ханьских поселенцев, убив почти сотню семей и закопав их в тех самых полях, которые те недавно получили. Восстание быстро распространилось, и вскоре мусульманская часть Кумула оказалась в руках повстанцев. Вооруженные силы из Урумчи смогли отобрать у них город, по ходу почти разрушив его, и многие повстанцы отступили в горы. В этот момент к восстанию примкнули придворные Максут Шаха, которые попытались превратить мятеж в политическое движение. Ходжа Нияз, начальник дворцовой стражи, Йолбарс Хан, ордабеги (канцлер), и Бешир Ван, претендент на упраздненный трон, приняли на себя полномочия и вступили в контакт с силами за пределами Кумула. В письме монгольскому правительству они выразили свое недовольство: «Несколько сотен лет мы, народ чантоу, батрачили на китайцев, как собаки и ослы. Теперь же, в последние десять-двадцать лет, тирания китайцев усилилась, и [они захватили] всевозможными способами доходы от наших земель и вод, наши богатства и товары, всюду поставили своих чиновников и разместили войска, и, заставляя нас давать им корм для скота и дрова, еду и средства к существованию, они совершали бесчисленные несправедливости безо всяких границ»{199}. Это был самый что ни на есть антиколониальный язык, без каких-либо экивоков. Обращает на себя внимание термин «народ чантоу». Слово чантоу, что значит «голова в тюрбане», было уничижительным; маньчжурские и китайские чиновники использовали его для обозначения тюрко-мусульманского населения Синьцзяна. Однако оно было в ходу и в Монголии, и, вероятно, именно поэтому авторы письма использовали его. Самоназвание народа еще изменится в ходе восстания, поскольку бо́льшая часть его велась от имени народа Восточного Туркестана. Миссия в Монголии прошла успешно, и повстанцы получили два грузовика

1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий