на все это, русские по-прежнему не были хозяевами в Советском государстве. Всегда было ясно, что советский народ останется многонациональным – союзом народов, объединенных общим делом, – а не единой однородной общностью. Преобладающее число русских в союзе (согласно переписи 1939 года, они составляли 58 % населения) сопровождалось множеством дилемм и парадоксов, которые так и не были полностью разрешены. Многочисленные народы, которым достались союзные республики, оказались привязаны к своим территориям и получили право собственности на них, причем это право проецировалось в прошлое настолько глубоко, насколько хватало имеющихся свидетельств. В официальной риторике подчеркивалось, что каждый народ уже очень долго живет на своей собственной земле и предан ей, о чем свидетельствуют многочисленные войны, которые эти народы вели со всеми иностранными захватчиками, кроме русских. У риторики была очевидная цель: заставить граждан воспринимать свою республику как родину своего народа, на которую у него есть права («титульные нации» – общепринятый советский термин для обозначения статуса народов, проживающих в «своих» республиках). Тогда как русские отождествляли себя со всем Советским государством, и все было устроено таким образом, что непосредственно русские национальные институты оставались слабо развитыми. Отношения между русскими и нерусскими не были ни симметричными, ни стабильными, но у русских никогда не было в Советском Союзе исключительных прав.

Таким образом, место центральноазиатских народов в Советском Союзе подверглось пересмотру. Возьмем, к примеру, Узбекистан. В 1941 году на всесоюзном уровне отмечалась 400-летняя годовщина смерти Алишера Навои, придворного поэта Тимуридов и основателя чагатайской литературы. Навои прославляли как национального героя Узбекистана. В честь этого события вышла брошюра Александра Якубовского под названием «К вопросу об этногенезе узбекского народа», где история узбеков и их притязания на территорию республики излагались таким образом, что этот текст стал основополагающим для узбекской идентичности на весь оставшийся советский период и даже больше. Новой концепцией в советской антропологии стал этногенез. Согласно этой концепции, различные этнические и национальные группы эволюционировали в процессе своего происхождения – то есть, по сути, смешения плоти и крови – в ходе истории. Несмотря на совершенно немарксистские предпосылки, эта концепция будет успешно развиваться в позднесоветский период. В 1941 году Якубовский утверждал, что «современные узбеки, строящие в братском содружестве с другими народами СССР коммунистическое общество… имеют долгую и непрерывную историю своего развития на территории Узбекистана». Такой вывод Якубовский сделал на основе изучения этнической истории региона. «Филология и лингвистика, – писал он, – демонстрируют нам ту же непрерывную линию развития, идущую от языка Ходжи Ахмада Ясави, через язык Лютфи и Алишера Навои, к современному узбекскому литературному языку»{188}. Узбеки всегда жили на своей земле, а потому связаны с ней. В последующие годы в учебниках рассказывалось о неоднократных попытках чужаков (арабов, монголов и иранцев) захватить земли современной республики и о том, как всем этим попыткам успешно давали отпор узбеки-патриоты. Таким образом, у узбекской идентичности появлялась история, уходящая далеко в прошлое. А создание для узбекского народа национальной республики представало одним из великих достижений Советского государства. Национальное самосознание существовало наравне с советским. Кто-то заметит горькую иронию в том, что Якубовский облачил в одежды этногенеза чагатайский взгляд на «узбекскость», который Фитрат сформулировал еще в 1910-х годах. Фитрат всем сердцем принял бы идеи Якубовского, если бы к тому времени не лежал в безымянной могиле. Он и его поколение заплатили своими жизнями за ту систему взглядов, которая стала официальной советской версией узбекской идентичности в 1940-х годах, – только уже без Тимура.

Глава 14

Республика в Восточном Туркестане

Дело было 12 ноября 1933 года. Флаги с полумесяцем и звездой на бледно-голубом фоне полоскались на ветру. На берегу реки Туман, за стенами Кашгара, собралось 20 000 человек. Под шум толпы Сабит Дамулла Абдулбаки, уважаемый исламский ученый, поднялся на трибуну и провозгласил создание Восточно-Туркестанской республики (ВТР). Войска дали залп из сорока одного орудия, а студенты затянули национальный гимн: «Наш флаг – голубой флаг, наша орда – Золотая Орда. Туркестан – родина нашего тюркского народа, теперь он – наш»{189}. Затем Сабит Дамулла возглавил шествие обратно в центр города, и там люди выслушали речи, где объяснялась структура правительства и излагалась политика, которую оно планировало проводить. Правительство руководствовалось конституцией. Сабита Дамуллу избрали премьер-министром. Кабинет из пятнадцати министров ставил своей целью принести в регион мир и процветание и говорил на языке национального самоопределения и антиимпериализма. За несколько недель до этого активисты, провозгласившие республику, начали издавать «Восточно-туркестанскую жизнь», первую газету Кашгара. «Слава богу, что сегодня угнетенная земля Восточного Туркестана сбросила оковы и установила национальное правление, – гласила ее первая передовица. – Нет ничего ненавистнее жизни в неволе под пятой чужого народа. И потому невозможно представить себе большее благословение, чем национальный суверенитет, независимость и достоинство родины [ватана]»{190}. Спустя полвека после падения государства Якуб-бека новая власть говорила на совершенно ином политическом языке. «Республика», «нация», «родина», «конституция» и «антиколониальная борьба» – понятия, которые были бы немыслимы для Якуб-бека и его современников, – теперь служили фундаментом для отделения Алтышара от Китайской империи.

Серьезный кризис правления ханьцев в Синьцзяне создал условия для провозглашения республики. Тот же самый кризис привел ее к пароксизму насилия и вскоре ее разрушил. Тем не менее ее недолгое существование дает представление о событиях в мусульманском обществе Восточного Туркестана под поверхностью политической стабильности правления Яна Цзэнсиня.

Ян стремился оградить Синьцзян и от военачальников Китая, и от революционных потрясений, охвативших советскую Центральную Азию в 1917 году. Он установил авторитарный режим, препятствовавший проникновению каких-либо новостей о событиях во внешнем мире и современных идей. В отличие от советской Центральной Азии, здесь не было современного образования или прессы, не говоря уже о перераспределении земли, не было кампаний по разоблачению вредителей, посягательств на религию. И массовые организации здесь тоже никто не создавал. Ян предпочитал не мобилизовать людей, а оставить их там, где они есть, внутри незыблемого иерархического политического порядка. Если Советы говорили в терминах воли народа и национального самоопределения, то Ян предпочитал патерналистский политический режим, при котором о людях заботятся внимательные чиновники. Он заключил несколько сделок с мусульманскими элитами (князь Кумула и некоторые казахские вожди сохранили свои привилегии), но о том, чтобы народ выдвигал политические требования, а уж тем более стремился к суверенитету, не могло быть и речи. Все это время Ян твердил о своей лояльности Китайской республике, однако его политические инстинкты были имперскими. Политика различий оставалась твердой.

Однако попытки Яна не допустить в Синьцзян XX век оказались тщетными. Несмотря на все его старания, внутрь все равно проникали запрещенные идеи. Возможно, чуть успешнее он оказался в том, чтобы не давать остальному Китаю совать нос в свои владения. Таким образом, источником новых идей и подлинного вдохновения для Синьцзяна стал как раз Советский Союз. После 1922 года торговля между этими регионами резко возросла и вскоре во много раз превысила объемы торговли Синьцзяна с остальным Китаем. В 1925 году вновь началась сезонная трудовая миграция из Синьцзяна в Советский Союз. Яна это беспокоило: «Если я позволю синьцзянским тюрбанам безнаказанно и без каких-либо ограничений пересекать советскую границу, десять тысяч сегодняшних сезонных рабочих-экспатриантов, вернувшись, превратятся завтра в десять тысяч возмутителей спокойствия»{191}. Он установил наблюдение в консульствах Синьцзяна в Советском Союзе, однако Советы больше интересовала дешевая рабочая сила из Восточного Туркестана, чем революционная пропаганда. Политическая агитация, направленная на советских уйгуров, на трудовых мигрантов не распространялась. К 1927 году Советы прямо заявляли, что «любая агитация касательно отделения Синьцзяна от Китая совершенно вредна и недопустима»{192} и что их геополитическим целям больше всего послужит стремление к объединению Китая. Яна, пожалуй, больше беспокоили богатые купцы, которые ездили не только в Центральную Азию, но и в Нижний Новгород и Москву. Многие из их сыновей жили в Советском Союзе и выучили русский язык. Что еще более важно, они разделяли идеи центральноазиатской интеллигенции в 1920-х годах. Из советской Центральной Азии в Синьцзян начали проникать идеи нации, национального прогресса и культурных преобразований, несмотря на все попытки Яна уберечь от них свои владения.

Одним из таких богатых купеческих сыновей был Абдухалик

1 ... 51 52 53 54 55 56 57 58 59 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий