о мелком. – В карих глазах гогана вспыхнул хищный огонек. – Где эта вещь?
Робер покорно водрузил дубовый гробик на покрытый желтым бархатом стол. Енниоль благоговейно коснулся облупленного бока.
– Знаки Четверых и Зверь, позабывший имя свое. Блистательные не понимают?
– Нет, – честно признался Альдо. – Нелепость какая-то…
– Во времена, когда помнили ныне забытое, Зверь был знаком владык земных.
– Выходит, это, – Эпинэ запнулся, – это… старый герб Раканов?
– Можно сказать и так. – Гоган предпочитал обращаться к Альдо. – Зверь украшал щит первородных, стяги с ним реяли над золотой Гальтарой, и тень их покрывала весь мир.
– По мне, так хорошо, что теперь эту тварь забыли, – пробормотал Альдо. – Жуть берет на такое смотреть.
– Правнуки Кабиоховы с радостью освободят блистательного от неприятного ему.
– Достославный, – Альдо явно колебался, – а что это за Зверь и откуда он взялся на нашем гербе?
– Зверь был сотворен сынами Кабиоховыми. Кэртиана не рождала создания прекрасней и сильней, но все проходит, скалы становятся песком, море – пустыней, огонь – пеплом, а от ветра не остается даже следа. Семя первородных забыло главное, затем умерло второстепенное, а ныне не осталось ничего.
Енниоль поднялся, бережно держа в сухих коричневых руках ларец, показавшийся Роберу куда менее нелепым, чем час назад.
– Блистательные держат свое слово, а дети Гоховы платят за золото золотом, а за смолу смолой. Скоро с Саграннских гор сорвется первый камень, он стронет другие, и враги блистательных сгинут под обвалом.
2
Интересно, как это Хогберду удается становиться все противней и противней? Вдовствующая принцесса, с трудом скрывая неприязнь, протянула учтивому барону руку.
– Не ожидала вас так рано, Питер. Неужели получили ответ?
– Нет, ваше высочество, – пегая борода со значением колыхнулась, – пи́сьма в лучшем случае придут в начале следующей недели. Я пришел сообщить, что утром у Эсперадора случился еще один приступ. Врачи полагают, что счет идет на дни, если не на часы.
Эта новость переворачивала все. Умирающий Адриан был убежденным сторонником мира с Талигом, но при этом защищал всех отдавшихся под его покровительство. Дораку не удалось ни убедить, ни принудить Эсперадора выдать бежавших в Агарис повстанцев, но главным было не это. Именно Адриан в свою бытность адептом ордена Славы обвенчал молоденькую алатку с принцем-изгнанником Анэсти. Отец, мечтавший о союзе с правящим домом Гаунау, отрекся от непокорной дочери. Матильда больше не видела поросших елями гор и каменных замков с причудливыми флюгерами на высоких башнях…
– Вы, как всегда, узнаёте новости первым. – В низком голосе алатки не было ничего, кроме естественного интереса. – Кто станет преемником Адриана?
– Трудно сказать, – развел руками Хогберд. – Я надеюсь, что Марциал, боюсь, что Леонид или Диомид, но, скорее всего, магнусы и кардиналы сойдутся на Юннии.
– Он же старше Адриана. – Матильда давно усвоила, что мужчинам, особенно тем, кого хочешь обмануть, следует задавать глупые вопросы.
– Именно поэтому. – Питер с головой ухнул в ловушку. – Силы сторонников Леонида, Диомида и Марциала примерно равны. Никто не может быть уверен в успехе, но все надеются привлечь на свою сторону колеблющихся, и в первую очередь этого безумца Оноре. Удобней всего заключить временное перемирие и отдать Светлую мантию Юннию. Старик все равно через пару лет умрет, его избрание не более чем отсрочка…
– То есть еще два года ничего не изменится?
– Моя принцесса, – галантно произнес барон, – вы умнейшая из женщин.
Всяко не глупей тебя, трус зажравшийся! А Эсперадора все равно жаль, с ним уйдет еще один кусок прошлого. Матильда старалась пореже вспоминать о своем замужестве. Красавчик Анэсти оказался слабым и нудным человеком, а его друзья вызывали у принцессы желание взяться то ли за кнут, то ли за отраву для крыс. Зато о мориске принцесса нет-нет, да и вспоминала – он был смел, дерзок и уверен в себе. В глубине души Матильда полагала, что ее побег лишь распалит шада, но тот не вернулся, а Анэсти изменял жене со служанками. Принцесса узнала об этом много лет спустя и тогда же поняла, что мужа влекли покорность и слабость.
«Великолепная Матильда» для родившегося в Агарисе принца была слишком шумной, слишком напористой, слишком яркой. Зачем она хранила верность Анэсти? Впрочем, овдовев, она своего не упустила…
– …нам выгоден, – возвысил голос Хогберд и замолчал, вопросительно глядя на собеседницу.
– Вы во многом правы, барон, – значительно произнесла вдовица, – но мы не можем позволить себе ошибиться.
– Вы думаете, это ловушка? Но Адгема́р не пойдет на союз с Олларами.
– Вернее, Дорак не пойдет на союз с этим лисом, – буркнула Матильда, забыв, что нужно быть глупее собеседника. – Адгемар, если ему хорошо заплатят, собственные уши продаст, не то что союзников.
– Вы совершенно правы, рисковать нашим дорогим Альдо мы не можем, каза́р не тот, кому следует доверять. И вместе с тем предложения кажутся весьма заманчивыми. К счастью, у нас есть маркиз Эр-При, он может заменить своего сюзерена.
Твою кавалерию… Она замечталась и пропустила что-то в самом деле важное, дура старая.
– Эпинэ в состоянии сам решить, куда и зачем ему ехать, – отрезала Матильда, – я не хочу разлучать его с Альдо. Если Адгемару что-то нужно от Раканов, пусть и обращается к Раканам. Я весьма ценю вашу дружбу и вашу помощь, барон, но чем больше посредников, тем больше непонимания.
– Значит ли это, что посол Кагеты может нанести вам визит?
– Разумеется, барон. Это я и имею в виду.
Вот и прекрасно. Послу в любом случае придется рассказать все с самого начала, а она возьмет себя в руки и не станет витать в облаках, тем более что облака эти давным-давно рассеялись.
– В таком случае разрешите откланяться, уже поздно.
– До свидания, сударь.
Кто же это сказал, что в визитах Питера Хогберда есть особенная прелесть? Дескать, радость, которую испытываешь, глядя, как за бароном закрывается дверь, перевешивает огорчение, вызванное видом его физиономии, но неужели Адриан умирает? А почему бы и нет – бедняга болен уже давно, и ему под восемьдесят. А тогда? Сколько же было ему тогда? Ей – шестнадцать, Анэсти двадцать два, а Адриану… Около тридцати. Он хотел, чтобы Матильда осталась в Агарисе, а она, дура, ни кошки не поняла! Дурище был нужен только Анэсти с его голубыми глазками и нытьем, а теперь поздно… Шад не вернулся, а белокурый «лев»[88] стал Эсперадором и теперь умирает. Ему уже все равно, да и ей тоже.
Матильда тихонько свистнула, призывая Мупу. О политике она подумает завтра, а сегодня помянет молодость старым кэналлийским. И вообще нет ничего глупее расчувствовавшихся старух.
