поцелуев, подарков, просьб писать и обещаний отвечать на письма. Очень тяжко вспоминать. С большинством связь была навсегда порвана. Шеф Аллы профессор Арон Гурвич когда-то рассказывал ей о своей семье: жена русская, дочь похожа на меня и ходит в церковь, а сын копия жены и ходит в синагогу. Сейчас, в овраге, он сказал: “Если б не моя семья, я был бы счастлив мести улицы в Израиле”. И таковы были мысли и обстоятельства многих, кто по тем или иным причинам не мог уехать.
Много теплоты пришло со стороны наших, уже теперь бывших, коллег. Несколько сотрудников лаборатории Аллы, знавшие о событиях, трогательно прощались и подарили нам весьма многозначительный подарок: чудный большой чемодан, послуживший верой и правдой в наших многих передвижениях. Мадригал сделал подарок “навеки” – картину маслом художника Гапоненко “Мадригал”, которая прошла сложный путь эмиграции, побывав в странах, где мы никогда не были, пока не добралась к нам в Канаду (об этом – позже). Ее изображение читатели видели в седьмой главе этой книги. Сейчас она висит в нашей гостиной. У меня также осталась одна “черная книжечка” с нотами, из тех, которыми мы пользовались на концертах, и камертон, с чьей помощью я давал ансамблю тон перед произведениями a capella.
Немалую сложность представляла собой перевозка книг, чего только не было в нашей библиотеке! Многие были запрещены к вывозу, на некоторые нужно было получить специальное разрешение. Нельзя вывезти полное собрание сочинений, но можно по почте пересылать отдельные тома. Так пришлось делать с пушкинским десятитомником, семитомником Гоголя, четырехтомником Лермонтова и т.п. Но самую большую сложность представлял Достоевский. Только что подписавшись на новое огромное издание полного собрания его произведений с вариантами оригиналов, перепиской и богатейшими комментариями, мы не могли вывезти даже первых томов. Это было абсолютно невозможно, если бы наш друг Лева Вульфович не взялся пересылать нам все книги, которые невозможно взять, включая новые тома Достоевского. Посылки с книгами приходили к нам в Канаду многие годы. 26 том Достоевского (Письма) пришел в 1985 г.
И, несмотря на освобождение от книг – мы взяли с собой только те, на которые получили разрешение, среди них были гиганты, вроде 16 томов Еврейской энциклопедии, и такие плохо совмещающиеся “редкости”, как однотомник, посвященный шестидесятилетию Сталина, и чудное дореволюционное издание Сказок Перро с рисунками Дюррера, – у нас получилось 17 (!) чемоданов. Мы задаем себе вопрос: что было в этих 17 чемоданах? Конечно, пластинки, наша одежда, конечно, льняное белье и другие такие же необходимые вещи, немногие безделушки, но 17 чемоданов! И где они окажутся, куда прибьет их судьба, вместе с владельцами?!
Были и такие вещи, на которые никакие разрешения не распространялись: оригиналы разных документов (вывозить можно было только заверенные нотариусом копии), компрометирующие письма, наш архив и произведения искусства – например, картина “Мадригал”. Между Советским Союзом и Израилем не было дипломатических отношений, и интересы Израиля представляла Голландия. Так мы попали на прием к голландскому советнику. Это была первая встреча с западным чиновником. Он оказался довольно молодым симпатичным человеком.
Ожидание в приемной было недолгим, но даже за это короткое время приходили всё новые люди, и по тому же поводу, что мы. Мы были поражены внешним видом некоторых: типичные среднеазиаты или грузины, толстые женщины в платках и восточных одеждах. Я подумал: вот наши возможные соотечественники – не очень благородная мысль, но я хочу быть честным. Тем более что мы решили не ехать в Израиль. Теперь, задним числом, я понимаю, что и в Канаде мы живем в многонациональной стране, где очень много людей, одетых так же, как эти женщины в посольстве.
В кабинете советника, кроме него, была еще молодая женщина-переводчик. Начался разговор, и я решил, что буду, как смогу, говорить по-английски. Переводчица вопросительно смотрела на посланника, он на меня. Наконец, собрав нужные слова, я сказал, что хочу, чтобы наше интервью было с господином посланником без посторонних. Она быстро ушла. Это был, наверно, самый трудный английский разговор в моей жизни. Мы рассказали о прошлом Аллы – хотим переправить лагерную переписку между нею и родителями, в том числе, письмо, написанное на куске ткани и переданное родителям кем-то из освободившихся (оно сейчас в Сахаровском центре и воспроизведено в книге Аллы Шаг вправо, шаг влево…, посвященной истории ее группы). Мне нужно сохранить мой мадригальский архив, и самое трудное, как отправить картину “Мадригал” (вынув из рамы, мы принесли ее свернутой в трубочку). Посланник без единого слова собрал все наши вещи и положил их в ящик. Мы ушли, думая: каков будет их путь, как они к нам попадут, если мы сами не знаем, куда едем?
Пришло время ехать на таможню, по словам многих – тяжелое испытание: что пропустят, что будет отвергнуто? У нас практически не было сомнительных по таможенным критериям вещей, все разрешения получены. Единственным сомнительным предметом было пианино. Марка нашего инструмента не входила в список запрещенных к вывозу: малоизвестная немецкая фирма Geissler, но загвоздка была в другом. Если открыть верхнюю крышку, то можно увидеть внутри прикрепленную пластинку из слоновой кости, на которой читалась выгравированная надпись:
Это уже было опасно: если продано через Стейнвей, то, значит, соответствует стандартам этой компании, или, может быть!, сделано ею. Что делать? И я снял пластинку, а на ее месте осталась лакированная поверхность дерева с четырьмя крошечными дырочками от шурупчиков, которыми она была прикреплена. Я совершил “преступление” и никогда не пожалел об этом.
Весь путь нашей эмиграции сопровождала видимая и невидимая помощь еврейской организации ХИАС (HIAS – Hebru Immigration Aid Servises – Еврейская служба помощи иммигрантам). Хиас следил за передвижением нашего багажа, нес все расходы и помогал нам в устройстве. Прибыв в Канаду, мы постепенно начали получать наш багаж: пришли 17 чемоданов, и в один прекрасный день в нашу квартиру в Торонто прибыл ящик с пианино. Мы со страхом смотрели на него – что в нем? Слухи о том, что часто таможенники вкладывали в музыкальные инструменты какие-то химикаты, разрушавшие их, и люди получали кучу деревянных обломков, доходили до нас. С великой осторожностью была снята первая доска, и мы увидели чудную, орехового дерева, блестящую поверхность нашего детища. Все оказалось в полном порядке, требовалась только настройка. Мы долго выплачивали Хиас’у долги за перевозку нашего добра, но никогда не устанем благодарить его навигаторов, двигавших по миру то, что было нам дорого.
Каждой семье разрешалось вывезти
