этом холодном, сквозящем закуте она звучала раздирающе-убийственно.
Пожевывая сигарету, Глеб накинул на Реву седло и вывел ее из сарая. В углы шарахнулись крысы прямо из-под ног.
Глеб не любил крыс, переходящих к ним от соседей – от Мешковых и Отченашей, которые держали свиней, – и ему казалось, что настанет день, и крысы, не найдя еды, выжрут запасы овса для Ревы. Поэтому притащил две железные бочки со свалки за Ровцом, опалил их и все едомое скотиной зерно складывал туда, надвигая сверху тяжелые крышки от грызунов.
Рева и Пепел весело бежали по утрамбованной грузовиками грунтовке до самого райцентра. Глеб поехал через лес и часто уводил лошадей на обочину, навстречу ехали лесовозы, гремя расшатанными бортами. Летом лес продали неизвестному брянскому князьку из чиновников, а теперь начали уничтожать дубравы и лесополосы, приросшие к ним в те годы, когда лесничество перестало следить за порядком, а только хищнически торговало лесом направо и налево.
В лесу Глеб встретил Нину Васильевну с корзиной розовых рядовок и на всякий случай спешился и повыкидывал значительную часть ложных грибов.
Нина Васильевна вела себя с Глебом очень сдержанно, но, увидав его прилично одетым, причесанным и даже побритым, спросила:
– А ты что? Невесту нашел? Или работу?
Глеб, запрыгнув в седло, вздыбил Реву и гордо произнес:
– А как вы думаете?
– Я никак не думаю, мне вообще про тебя некогда думать. Великие люди думают об идеях, средние – о событиях, а маленькие… о людях…
– Так вы точно великая женщина. Это я маленький и не думаю ничего.
Нина Васильевна, поправив шелковый платочек на ухоженной шее, противно ухмыльнулась:
– Надо было в школе учиться. И тогда бы мозги имел, а сейчас… Знай себе работай.
Глеб что-то хотел сказать в ответ, но, чтобы не напроситься еще на одну колкость, ударил Реву пятками и шумно удалился.
Нет, он бы снес обиду от кого угодно. Но эта Нина Васильевна часто так сильно напоминала ему Лизу – прищуром, поворотом головы, вскинутыми бровями…
Глеб прикрутил Реву у почты и пошел к девкам-телефонисткам.
Его здесь все знали, только в последнее время он стал вызывать таинственный шепот и сплетни. Хотя Глеб понимал, что его сейчас будут слушать, он покрутил в руках номер телефона Лизы, написанный Маринкой на клочке бумажки, и сунул под пластиковую шторку.
– Щас вызовем, – деловито сказала накрашенная телефонистка.
Глеб сел на стул и, под взорами заходящих бабок в цветастых халатах и дедов в серых однообразных кепках, слушал, как телефонистка треплется с подружкой про общих знакомых.
Глеб чуть не задремал, пока его вызвали из громкоговорителя:
– Москва. Вторая кабинка.
Глеб залетел в будку, пахнущую лакированным деревом, и плюхнулся на скамеечку, в угол, закрывая ладонью холодную трубку.
– Але, – отозвалось на той стороне, и у Глеба мгновенно вспотели ладони и похолодели уши. – Слушаю.
– Здаров, кохана, – только и посмел сказать он и замер.
– О… привет, – ответила Лиза. – Подожди, я выйду из аудитории.
Глеб ничего не понял, но по шуршанию услышал, что Лиза куда-то идет, и ждал.
Он слышал в трубке свой пульс.
– Ну что, говори. Как погода? Как дела вообще? Я пока не приеду, у меня учеба.
Лиза говорила, а Глеб понимал, что она разом отвечает на все его вопросы. Чтобы он не спросил чего-то еще. И да, ей страшно. И да, она не хочет слышать вопросов.
– Как там наши? Они редко звонят. В Москве дождь постоянно, надоел уже этот дождь дурацкий, у меня аж голова кружится. Я думаю, когда уже солнце. Но в Москве такая погода, мрачная очень, да.
Глеб слушал и боялся вставить слово.
– Маринка пусть мне пишет. Я бы приехала, но… Ты скажи ей, пусть мне не звонит домой больше. Потому что там наши, они берут телефон и им не нравится, что мне звонят.
– Кохана, – наконец со скрипом вставил Глеб. – Я тебя жду.
Лиза замолчала. Послышался шорох.
– Скажи, что мне делать. Я не могу без тебя. Я…
Он хотел сказать, что умирает, но не смог и закрыл трубку.
– Ладно, у меня лекция. Надо идти. Пока. Не нужно мне говорить такое. Пока.
– Погоди. Я хочу тебя увидеть, я могу приехать.
– Нет! Не надо приезжать.
– А если я приеду?
Лиза снова замолчала.
– Не приезжай. Пока. Напиши мне письмо.
И Лиза положила трубку.
Глеб несколько минут сидел и слушал гудки, пока телефонистка не сказала ему что-то грубое.
Глеб вышел из кабинки, облокотился на доску загородки и тупо уставился на накрашенные красные ногти телефонистки, пишущей на квитанции сумму.
На сотовый оказалось звонить куда дороже, чем на городской. Но у Глеба были заначенные на такой случай деньги. Он бросил деньги в ложбинку кассы без сдачи и вышел, грохнув дверью.
Рева и Пепел покорно ждали его у почты.
Глеб чувствовал в ногах звездочки и уколы, они как будто хотели обмякнуть. Он с усилием поднялся в седло, и верная Рева повезла его домой шагом.
Проехав часть леса, Глеб заметил, что стемнело и Рева начинает шарахаться, а Пепел жмется к ее ногам.
Однако, забыв о том, что не ел и не пил с утра, что темно и холодно, Глеб доехал до дома на автомате, зашел в ворота и, заперев лошадей, ушел в лес. Домочадцы уже спали.
Он дошел по темноте до карьера, сел на выгнутый сосновый корень и достал из ножен Тёму.
– Я не способен даже умереть, когда хочу, – сказал Глеб Тёме, уперев острие в левую ладонь.
На ладони потеплело. В темноте на ней показалось черное растущее пятно. Некоторое время Глеб смотрел, как ладонь наполняется горячей кровью, как кровь капает на белый песок под ноги и капли тяжелеют на глазах, становясь крупнее.
Сегодня Лиза ответила на все его вопросы, даже ничего не спросив. Она так умеет. И, наверное, права, что делает именно так. Защититься иначе невозможно, а мертвое должно уйти к мертвым. Эта любовь умрет. Она уже едва дышит. Как и он сам.
Ветер налетел на сосны и зашумел, жутко и по-человечьи застонало дерево где-то в глубине леса.
Глава сорок вторая
Не человек
Глеб сидел в темной кинобудке клуба вместе с мелкими, слушая байки про школу, когда Мешковы побили Чубайса – в шутку, но тот заревел и побежал к речке. Глеб пошел за ним, нашел его у берега и, посадив на закорки, донес до дома.
Чубайсова хата была в начале улицы. Мать его курила на крыльце,
