акварель по холсту, стирая границы и контроль, отражая на картине своё внутреннее состояние. Вот что я чувствую – хаос и беспорядок.
В отличие от Харда, чья картина абсолютная противоположность моей. Полная умиротворения и спокойствия, не свойственных вспыльчивому британцу. Томас изобразил деревянный мост, теряющийся далеко впереди, а вокруг бескрайняя водная гладь. Нежные и чувственные цвета приятны взору и способны залечить душевные раны. За спиной брюнета не разглядеть, но мне кажется, что я вижу расплывчатый силуэт. Образ кого-то вдалеке. Мой?…
Вот что я значу для Харда – тихая гавань для него. Он – хаос для меня. И наши абсолютно эмоционально разные картины подтверждают это красноречивее любых слов.
Потерялась и запуталась в собственных чувствах к этому сложному, обозленному мальчишке, но смогла вытащить его на свет и немного успокоить… Ох, если бы я умела рисовать, то запечатлела бы на мольберте Харда с кисточкой в руках. Неопределенного и задумчивого. С растрепавшимися, милыми кудряшками. Мальчишка, разучившийся любить, но с огромной детской мечтой.
– Отлично, Том, – мистер Ральф задерживается около картины брюнета и похлопывает его по спине.
Я готова расцеловать мастера за эту необходимую похвалу, значащую для сурово настроенного сердца Харда многое.
Мистер Ральф обходит каждого студента, восхищаясь их полотнами, а я переполненная счастьем любуюсь Томасом, чью работу впервые оценил по достоинству человек, разбирающийся в искусстве. И только когда тяжелая мужская ладонь опускается мне на плечо, прихожу в себе и обращаю взгляд на профессора. По взгляду мистера Ральфа и по тому как он покручивает свой тонкий ус понимаю, что не разочаровала впечатлительную натуру художника.
– Приводите в порядок своё рабочее место, и можете быть свободны.
Профессор Ральф возвращается к своим эскизам. Девушки на первом ряду быстро и с отточенной ловкостью мастеров, наводят порядок и покидают студию. Мистер Ральф задерживается и бросает то на меня, то на Харда глубоко печальные взгляды. Мне кажется, только такой человек, как Бернард Ральф может понять всю тяжесть наших выматывающих отношений с Томасом.
Когда мы остаемся с Хардом наедине в небольшой студии, все чего мне хочется – сбежать. В то время как британец аккуратно промывает кисти и тщательно просушивает ворох о тряпочку, складывая главное оружие художника в вытянутую деревянную коробочку.
– Я хочу нарисовать тебя, – голос Томаса настигает меня около двери. Незаметно сбежать не получилось. Я готова была услышать что угодно, но только не это.
– Что? – дрожащая от страха и впервые не подозревающая чего ждать от кареглазого обольстителя неподвижно топчусь на месте, испуганным и открытым взглядом всматриваясь в лицо Томаса. Только сейчас осознаю, что целый день не слышала его голоса и жутко скучала.
– По позируешь мне? – Том украдкой лыбится, поражаясь насквозь мое сердце.
– А что… что нужно делать? – Хард нежно посмеивается над моей растерянностью, а родное сердце в груди напролом рвется в руки этого обаятельного засранца.
– Для начала раздеться, – Том обходит стороной свое рабочее место, поставив на мольберт чистый холст и освобождает пространство в центре студии. Бережно складывает мольберты и треноги. Готовые картины складывает в специальные ячейки и расстилает на полу белоснежную простынь.
Все происходит так естественно и просто, словно эта студия принадлежит не мистеру Ральфу, а Томасу Харда. Британец разувается и ступает на импровизированное ложе, расправляя края, пока я с замершей душой не в силах оторвать взгляда от этого нового и совершенно незнакомого мне человека. Том сказал, что мне нужно раздеться. К этому с Хардом не привыкать. Чаше всего рядом с ним я почти всегда обнажена. Но телесное обнажение ничто в сравнении с душевным и сегодня кареглазый обольститель желает познать мою душу.
– Хорошо.
Снимаю черную футболку и джинсы от волнения запутавшись в штанинах, и аккуратно складываю вещи на стул. Чувствую жуткую неловкость и дискомфорт.
Приглаживаю выбившиеся пряди волос из тугого хвоста и покорно жду дальнейших указаний от Томаса. Кажется, созданием максимально эстетической зоны для картины британец занят больше, чем моим частичным обнажением.
– Что дальше? – смущенно перебираю пальцы рук, наконец-то получив заслуженное внимание от Харда. Карие омуты вспыхивают диким огнем, жадно поглощая взглядом каждое незначительное движение. Брюнет облизывает губы, и я ловлю себя на мысли, что день почти закончился, а он меня еще ни разу не поцеловал.
– Садись… – отступает в сторону подальше от меня, чтобы не сорваться.
Послушно опускаюсь на пол и перестаю дышать, когда Хард плавно встает на колени у меня за спиной. Исходящее тепло его тела взрывает вулканы и меня подбивает мелкая назойливая дрожь. Кончиками пальцев Томас расстегивает застёжку бюстгальтера и стягивает лямки, ведя горячими ладонями по моим рукам. Дыхание застревает в груди, и я не в силах вздохнуть. Задыхаюсь. Льну к теплым ладоням Томаса, желая раствориться в его ласках. Но британец лишает меня близости и ловко стягивает резинку с тугого хвоста, распуская волосы по спине. Хард запускает длинные пальцы в мои растрепавшиеся волосы и массирует кожу головы.
– М-м-м… – от тонкого и пронзающего удовольствия мурашки бегут по голове и вдоль позвоночника, бесстыдно высыпая на груди.
– Постарайся не двигаться, Майя… – шепчет на ушко и завлекательно целует в шею, ускользая от меня как призрак.
Хард занимает своё место за мольбертом и несколько секунд молчаливо изучает меня в естественной, чувственной позе. Распущенные волосы спадают на плечи, подчеркивая овал лица. Аккуратная грудь прикрыта руками и видны лишь прелестные очертания. Ноги частично полусогнуты в колени. Выдержанная, изящная поза обнажает меня в глазах Томаса.
Британец берет в руки черный уголь и переносит линии моего образа на холст бумаги. Сосредоточенный и сдержанный. Награждает своим вниманием, только чтобы подметить важные детали. Я не в силах сдержать улыбки и усидеть на месте.
– Перестань улыбаться… – Хард шутливо грозит мне пальцем, выглядывая из-за мольберта.
– Прости… – поджимаю губы, пряча улыбку и напускаю на себя важнецкий вид.
Разглядываю картину Томасу, нарисованную на уроке и отчетливо вижу призрачный силуэт девушки на пристани вдалеке. Неужели это действительно я? Мой туманный образ, изображенный британцем, как утренняя дымка – рассеивающийся и ускользающий. Томас боится потерять меня? Думает, что я растворюсь, бесследно исчезнув из его жизни?
– Хочешь посмотреть? – Хард улыбается своей самой обезоруживающей улыбкой, а глаза лучатся светом. Он так быстро рисует или задумавшись, время пролетело незаметно?
– Конечно, – отвечаю задумчиво и отрешенно, возвращаясь в реальность. Картина Томас настолько личная и проникновенная, как маленькая брешь в его душе. И он позволил мне заглянуть в самые потаенные уголки.
Рьяно поднимаюсь на ноги и прикрываясь футболкой, обнимая себя за плечи,
