веры, и благополучия рода, хотя почему женское? Разве он не послал бы хитрюгу Адгемара к кошкам, не подхватил бы Мэллит в седло и не умчал бы туда, где их никто не отыщет?.. Но гоганни любит Альдо, и Робер Эпинэ едет в Кагету добывать для принца трон. Сказать кому, что наследник Анри-Гийома влюбился в дочь гоганского харчевника и готов ради нее на все, а ведь еще недавно с умным видом твердил, что любви не тягаться с политикой, войной, дружбой…
– Блистательный Робер огорчен? – Мэллит казалась встревоженной. – Нельзя перед дорогой отнимать у путника цель. Забудь слова недостойной, она была неправа.
Слова он уже забыл, ведь в них не было ничего, кроме любви к другому, но как забыть саму Мэллит? Разве что помогут дорога и война, но… Но он должен ей сказать о своей любви и о том, что в мире нет женщины прекрасней и чище!
Дверь скрипнула и распахнулась, карауливший за ней сквознячок колыхнул занавески, что-то быстро зашуршало. Клемент? Если бы…
– Робер! – весело прокричал с порога будущий повелитель Талигойи. – Говорят, тебе опять прислали кэналлийское. Создатель! Прелестная Мэллит… Робер, да ты…
– Мэллит решила меня проводить, – быстро объяснил Иноходец. – Она знает, зачем я еду и куда.
Леворукий побери этого Альдо! В первый раз за свои двадцать девять лет Иноходец не обрадовался другу; впрочем, Альдо этого не заметил. Принц особой наблюдательностью не страдал, а Мэллит сразу стало не до Робера.
– Мэллит говорит, – кажется, ему удалось взять себя в руки, – что мы не должны отдавать ее старейшинам все, что они хотят.
– А мы и не отдадим, – заверил первородный, – но, сударыня, как же я рад видеть вас. В черном вы еще прелестней, чем в белом!
Как же он рад!.. «Еще прелестней…» Неужели он сам когда-то нес такую ничего не значащую пошлую чушь?! А Мэллит слушает, и как! Для бедняжки слова, которые Альдо говорил и еще сотню раз скажет сотне дур, – откровение, святая истина почище Эсператии или что там есть у гоганов…
– Сударыня, вы пришли одна, но назад я вас одну не отпущу!
– Как будет угодно первородному.
Роберу Эпинэ она себя провожать не позволила и была права, но любовь убивает разум. Альдо позволено все, и один Повелитель Кошек знает, куда принц ее отведет.
– Робер, ты едешь завтра?
– Да. Утром.
– Я еще вернусь, но сперва доставлю даму под отцовский кров. Мэллит, раз уж вы пришли проводить моего маршала, давайте выпьем за его удачу.
Девушка опустила ресницы, сюзерен счел это согласием и был прав. Прихоть Альдо для гоганни стала высшим законом…
Робер молча поставил на стол три бокала, Альдо потянулся к корзине с бутылками, но отдернул руку, с удивлением глядя на ощерившегося Клемента.
– Крыса! – воскликнула девушка. – Она укусила первородного?! Это дурная примета.
– Ерунда, – засмеялся Альдо, зажимая ранку платком. – Это приятель Робера. Маршал, раз такое дело, разливай сам и убери куда-нибудь своего зверя.
Клемент убрался сам, на прощание клацнув зубами. Обиделся. Эпинэ наугад вытащил бутыль. «Слезы девственницы», но Мэллит не должна плакать. Не должна, но заплачет, потому что любит всем сердцем, а Альдо лишь забавляется. Не со зла, просто рыженькая гоганни для него одна из очень многих.
– Второй бокал мы поднимем за нашу прекрасную гостью, – галантно произнес Альдо, – но первый за отъезжающего. Удачи тебе, Робер.
– Пусть твоя дорога приведет первородного в счастье, – очень серьезно добавила Мэллит.
В счастье? Это вряд ли… Победа – это еще может быть, успех, чужая зависть, чистая совесть, богатство, почести, но счастье?! Иноходец залпом выпил вино и по старому обычаю грохнул бокал о стену.
– Так и будет, Мэллит! Так и будет!
Глава 5
Талиг. Оллария
398 год К.С. 18–19-й день Весенних Молний
1
Красавец Мо́ро не обращал ни малейшего внимания на Баловника, а Рокэ – на Дикона. Военный лагерь, откуда возвращался Первый маршал, находился неподалеку oт Ме́рции, городка, где в Карлов день проводились знаменитая ярмарка и карнавал. Дикон еще издали заприметил парящих в небе хвостатых воздушных змеев и услышал уханье барабана и завывание труб. Юноше ужасно хотелось свернуть к ярким балаганам, только Ворона чужое веселье не влекло, а желания оруженосца его занимали даже меньше капризов мориска. Такое пренебрежение было еще хуже злой иронии, которой Ворон потчевал тех, с кем изволил говорить. Ричард Окделл в их число не входил.
Общество маршала отчасти искупалось лишь тем, что во дворце Дик видел Катарину, но на Малом Совете Меча женщины не присутствуют. Дикон простоял пару часов за креслом Рокэ, слушая какие-то доклады, но, поскольку голова Повелителя Скал была занята исключительно ее величеством, понял немного. Он надеялся хотя бы мельком увидеть королеву во время вечернего приема, однако Рокэ остаться не захотел. Ричард не сомневался – никаких срочных дел у его эра нет, просто ему в очередной раз вздумалось показать, что ему никто не нужен.
Маршал свернул на главную улицу и поехал сквозь торопливо расступавшуюся толпу. Дику почудилось, что он слышит за спиной шепот: «Ворон». Что показалось Баловнику, осталось неизвестным, но жеребчик внезапно мелко затрясся и выпучил глаза.
Еще бы! Кругом было очень страшно. Ветер развевал яркие флаги и вымпелы, крутил вертушки, раскачивал спущенных с крыш на веревках лохматых соломенных демонов; среди толпы сновали люди в пестрых нарядах с нашитыми колокольчиками, трещали трещотками, гремели погремушками, а рядом что-то громко выло и стучало. Мало того, впереди показался огромный фургон, запряженный парой увешанных бубенцами мулов.
Баловник встал как вкопанный, не обращая ни малейшего внимания на все попытки Дика его урезонить, а затем совершил отчаянный прыжок, едва не размазав всадника по стене ближайшего трактира. Вывеска заведения тоненько и противно зазвенела, покатилось упавшее ведро. Бедняга Баловник подскочил на всех четырех ногах и резко попятился, едва не сбив с ног разряженную толстуху. Та заголосила. Окончательно перепугавшись, жеребец огромными прыжками помчался назад, в поля.
Растерявшийся Дик вцепился в повод, и взмыленный, вконец очумевший конь сломя голову полетел к маячившему на горизонте лесу, но на полпути передумал и вскинулся на дыбы. Юноша съежился, судорожно обхватив лошадь ногами и думая лишь о том, как удержаться в седле, а затем в уши саданул стук копыт и холеная рука перехватила уздечку Баловника у самого мундштука. В Вороне лживым было все – даже его утонченность. Конь, не посмев воспротивиться стальной воле и стальной руке, послушно опустился на все четыре ноги и замер, дрожа
