что они не чувствуют этого? Неужели они думают, что
я не чувствую этого? Все должны носить черное. Все реки должны окраситься в черный цвет. Не должно быть процессий. Не должно быть благовоний и песен. Но они
устраивают процессии, торгуют на рынке. Суп. – Он выронил ложку, и она звякнула о поднос. – Остатки.
Хелльвир сглотнула, не зная, что сказать. Суп подернулся пленкой.
Эдрин навещала Хелльвир в доме ее родителей и приносила новости.
Люди королевы продолжали хватать членов семьи Редейонов, бежавших из Рочидейна, тех, кто знал о заговоре. Сама королева покинула столицу, чтобы вести охоту на них. По утрам, в сером свете осеннего солнца, на главной площади можно было видеть трупы повешенных, качавшиеся на веревках. Такого не бывало со времен Войны Волн, и Рочидейн окаменел от потрясения и ужаса. «Месяц Виселиц» – так некоторые начинали его называть.
Солдаты маршировали по проспектам; горожане, втянув головы в плечи, спешили по домам. Людей арестовывали прямо на улицах: хватали любого, кто осмеливался вслух выразить недовольство, несогласие, осмеливался задать вопрос, почему столько людей должны расплачиваться жизнью за преступление Оланда Редейона. В тавернах по-прежнему играла музыка, но никто не плясал, разговоры велись вполголоса, посетители почти не дотрагивались до своих кружек. Даже рынок притих – шум, топот, звон и крики торговцев, казалось, звучали приглушенно под суровыми взглядами людей в стальных шлемах.
Какой-то стук разбудил Хелльвир, и она в испуге вскочила с кровати. Подойдя к окну, она увидела снаружи на подоконнике воробья. Должно быть, он не заметил стекла. Птица не шевелилась. Хелльвир открыла окно и взяла крошечное создание в руки.
– Эльзевир, – обратилась она к ворону, который дремал на спинке кресла, – принеси мне, пожалуйста, фиалку, из тех, что растут в монастыре, около ивы.
Он склонил голову набок, но не стал задавать вопросов и вылетел в окно. Вскоре он вернулся и положил на покрывало пурпурный с желтым цветок. Хелльвир протянула ему руку, и он сильно клюнул ее в палец. Выступила капелька крови.
Смерть принесла с собой благословенную тишину. Стук колес, шаги прохожих, болтовня старух под ее окнами – все исчезло, остались только привычные звуки. Ее ровное дыхание, шорох волос. Хелльвир еще несколько минут сидела так, скрестив ноги, прикрыв глаза, наслаждаясь абсолютной тишиной.
– Ты пришла сюда, чтобы спать? – спросил воздух вокруг нее.
Она не стала открывать глаза.
– Это тоже запрещено? – спросила она.
Он молчал. Хелльвир чувствовала на себе взгляд его темных глаз.
– Нет, – неохотно произнес он.
– Тогда я посижу здесь немного.
Пауза. Она ждала.
– Как пожелаешь, – пробормотал мир.
Хелльвир сидела еще некоторое время, наслаждаясь тишиной и покоем. Она знала, что Смерть за ней наблюдает; в этом мире он был вездесущ, его взгляд преследовал ее повсюду, куда бы они ни пошла. Но сейчас ей было все равно. Это даже успокаивало. Здесь все было знакомо: знакомое существо, знакомый мир, который, как она знала, не представляет опасности для нее. Как странно, думала она. Нечто, однажды вселявшее в нее такой ужас, теперь приносит ей утешение.
Наконец Хелльвир услышала хлопанье крыльев, и маленькая птица села ей на плечо. Она вздохнула, открыла глаза и вернулась в мир живых. Шум с проспекта оглушил ее, и она почти не обратила внимания на ледяной холод.
Фиалка, лежавшая у нее на коленях, исчезла, на покрывале виднелось пятнышко крови. Воробей, сидевший у нее на плече, чирикнул и слетел ей на руку, потом снова взлетел, уселся на голову, перепрыгнул на плечо. Она поднялась и подошла к окну.
– Даже за маленькие существа ты должна платить, – заметил Эльзевир, когда они смотрели вслед улетавшему воробью.
– Я знаю, – вздохнула Хелльвир.
Наутро Хелльвир оделась и отправилась проведать брата. К ее ужасу, кровать оказалась пуста, и она сразу же представила себе самое худшее. Выкрикивая его имя, она побежала вниз и нашла его у фонтана. Фарвор сидел на скамейке, завернувшись в черную охотничью куртку.
– Вот ты где! – воскликнула Хелльвир и со вздохом облегчения уселась рядом. – Я испугалась за тебя.
– Не стоило, – едва слышно ответил брат, глядя на малиновку, которая прыгала по веткам гранатового дерева, увешанного крупными, тяжелыми плодами.
Они сидели в молчании и слушали, как птицы бранятся среди листвы. Тишина стала гнетущей, невыносимой. Невысказанные слова повисли в воздухе. Наконец Фарвор вздохнул.
– Как бы мне хотелось, чтобы ты прекратила это, – услышала Хелльвир и, подняв голову, взглянула ему в лицо.
Он не отвернулся; его взгляд был усталым. Он много дней избегал встречаться с ней взглядом, и теперь ей было странно смотреть ему в глаза.
– Прекратила что? – спросила она.
– Мне кажется, в мире нет больше ни одного человека, который так охотно принимал бы на себя бремя вины. Ты буквально излучаешь угрызения совести. Это утомляет.
– Прости, – робко произнесла Хелльвир.
Брат раздраженно буркнул что-то, и она едва не начала извиняться снова. Он потер глаза.
– Я знаю, что ты винишь себя в происшедшем, – сказал Фарвор. – Но ты не виновата. Виноват Оланд Редейон.
Он произнес это имя так, словно оно было ядовитым и ему хотелось поскорее избавиться от него, выплюнуть.
У Хелльвир участился пульс. Она не рассказывала брату о возможности обмена одного тела на другое. Смерть все равно не позволил бы ей отдать свое тело за жизнь Калгира, так что и смысла не было это обсуждать, верно?..
Она не могла сейчас говорить о Калгире. Вместо этого, проклиная себя за бесхребетность, произнесла:
– На том ужине в их доме я должна была подождать, пока не разойдутся гости, и только потом разговаривать с вами. Тогда Ивуар не подслушала бы нас.
– Ты не могла знать, что она будет подслушивать.
– Не могла. Но мне все равно следовало быть осторожнее.
– Это Оланду следовало быть осторожнее, а не тебе. Из-за него перевешали всю его семью. Я не знаю, о чем он думал, когда затевал эту авантюру.
– Его тоже повесили, – мягко сказала она.
– Только это меня и утешает. Он был гнусной тварью. Ты знаешь, что он бил Калгира? Когда тот был еще мальчишкой? – Фарвор откинул голову назад, выдохнул и посмотрел на белое облачко пара, которое рассеивалось в холодном утреннем воздухе. – Что мне делать дальше, Хелльвир? – тихо спросил он. – Я не могу сидеть здесь всю жизнь.
– Сначала тебе нужно выздороветь, а о будущем подумаем потом, – ответила она. – У тебя все внутри переломано.
Фарвор улыбнулся, как будто сестра сказала что-то забавное. Это была не настоящая улыбка: вымученная, невеселая.
– Да, – кивнул он. – Все внутри переломано.
– Я имела в виду твои ребра. Глаз. Остальное займет больше времени.
Фарвор молчал с минуту, сунув руки в карманы толстой куртки, откинув голову назад и глядя на белесое небо.
– Я не… ничего не чувствую. Только пустоту. Как будто не могу убедить себя в том, что это произошло. Это нормально?
Хелльвир положила руку ему на колено.
– Ты пережил сильное потрясение, – сказала она. – Ты еще не пришел в себя. Это пройдет.
– А что будет потом? Просто боль? Когда это ощущение пустоты пройдет, останется только боль?
– Может быть, какое-то время. Но постепенно тебе станет лучше.
Он сбросил с себя ее руку и отодвинулся.
– Тебе никогда не приходилось горевать о человеке, – сказал Фарвор. Он произнес эти слова без злобы, без намерения уколоть ее. Просто напоминал об известном факте. – Ты вернула в мир живых всех, кого хотела. Что ты можешь знать о смерти?
Он закрыл глаза, как будто у него внезапно закружилась голова. Хелльвир хотела что-нибудь ответить, возразить, но ничего не приходило на ум. Она хотела сказать, что ей тоже не хватало Калгира, его беззаботного смеха, его мягкого голоса, его дружбы и помощи, но понимала, что это не идет ни в какое сравнение с утратой Фарвора.
Кто-то позвонил в колокол у ворот. Она
