платья, чепчики, кружево, лайковые перчатки и шелковые чулки, каждый раз требуя, чтобы все заказанное было изящным и лучшего качества.
Но с самого раннего времени существовала и критика моды. В XVII и первой половине XVIII в. она носила религиозный характер. Уже упоминавшийся Ричард Бакстер проклинал «изменчивую и нескромную моду» и заключал: «Это тщеславие одежды является определенным следствием тщеславия вашего ума»[1195]. Во время ведовских процессов в Сэйлеме красный корсаж Бриджет Бипоп в глазах современников обличал в ней ведьму[1196]. Генеральный совет Массачусетса несколько раз на протяжении XVII столетия принимал законы против роскоши. В 1639 г. были запрещены кружева. В 1651 г., кроме кружев, под запрет попало золотое и серебряное шитье, а также модные рукава с прорезями[1197].
Критику моды подхватили вигские идеологи, но уже с других позиций. Трансатлантический характер модных трендов воспринимался как угроза национальной самобытности. Лексикограф Ной Уэбстер писал именно об этом: «Почему всякая модная глупость привозится из Европы и принимается без стеснения в нашей одежде, манерах и разговоре? Все наши дамы, даже с самым скудным состоянием, должны одеваться как герцогини в Лондоне; каждый лавочник должен быть таким же повесой, как английский лорд. Прелестницы и кавалеры со вкусами, слишком утонченными для вульгарного языка, должны во всех своих разговорах смешивать пряность sans souci и je ne sais quoi[1198]. Но тогда нельзя спорить ни с обычаем, ни с модой. Мы, вероятно, научимся искусству и добродетелям европейцев, но уж точно – их порокам и глупостям. В политике наша слабость окажется в дураках перед их силой и хитростью; в нравах мы будем рабами их цирюльников и их хлыщей»[1199]. Жители городка Честерфилд (Массачусетс) требовали от своих представителей в легислатуре повысить налоги на «всякие роскошные излишества». Они были уверены: «Добродетель, трудолюбие и бережливость следует поощрять, а фатовство и женоподобную роскошь – пресекать»[1200]. Упоминание о добродетели напоминает еще об одном аспекте моды как культурного феномена. Она могла восприниматься как разрушительная для республиканской строгости нравов. Образ франта или франтихи, одетых в модные импортные костюмы, резко контрастировал с идеалом американской патриотки, сидящей за прялкой во имя республиканской добродетели.
Прядильные посиделки
«Boston Gazette» призывала североамериканских леди отказаться от украшений и одеться в домотканые платья. В подкрепление своей позиции газета ссылалась на библейские примеры. Разве пророчица Девора думала об украшениях? А Юдифь или Эсфирь?[1201]
Очевидно, что огромное множество американцев ходили в домотканом просто потому, что у них не было денег на импортные костюмы. Деверо Джаррет вспоминал о своем небогатом детстве: «Вся наша одежда была сработана моей матерью, за исключением шляп и башмаков, которые мы надевали только зимой»[1202]. Но с 1765 г. домотканое платье превратилось в акт патриотизма. Маленькая Анна Уинслоу записывала в дневник: «Поскольку я (как мы говорим) дщерь свободы, я предпочитаю носить как можно больше тканей собственной выделки»[1203]. В домотканые костюмы переоделись священники, фермеры, студенты Йеля и Гарварда[1204]. В 1770 г. сотня виргинских дам появилась на новогоднем балу у лорда Ботетура в домотканых платьях[1205]. Представление об особой патриотичности отказа от импортных тканей не исчезло и после Войны за независимость. «Connecticut Courant» описывала инаугурацию Джорджа Вашингтона: «Президент Соединенных Штатов в день своей инаугурации явился в полном костюме из домотканого сукна, но сукно было такое тонкое и так красиво отделано, что его все принимали за тончайшее полотно иностранного производства». Газета отмечала, что в костюмах американской выделки по такому случаю появились также вице-президент Джон Адамс и несколько конгрессменов[1206].
Вероятно, большинство американских потребителей и потребительниц не были до конца последовательны в предпочтении самодельной одежды или продукции американских мануфактур. Франклин шутливо отчитывал дочь: «Я был очарован твоим рассказом о трудолюбии, о скатертях твоего собственного прядения и т.д. Но последняя часть абзаца, о том, что ты послала за полотном из Франции, потому что за тканье и лен стали просить дорого, – увы! – рассеяла очарование. Да еще ты выписала длинные черные булавки, кружева и перья! Мне так же противно, как если бы ты насыпала мне соли в клубнику»[1207].
И все-таки патриотки и впрямь взялись за прялки и ткацкие станки. Среди американок вошли в моду прядильные посиделки (spinning bees)[1208]. Женщины собирались в церквях, молельных домах, частных жилищах и любых других доступных помещениях. Такие посиделки были особенно распространены в Новой Англии: в 1768–1770 гг. в регионе состоялось 46 подобных мероприятий, в них приняло участие более тысячи прях[1209]. Южане старались не слишком отставать от северян.
В 1760-х гг. речь уже заходила о независимости, пока в отношении иностранных товаров. Рассказывая о трудолюбии массачусетских ткачих, «Boston Gazette» с удовлетворением отмечала: «Как легко наши колонии в короткое время могут стать независимыми от любой другой страны в том, что касается одежды»[1210].
Посиделки были поводом и для дружеского общения, и для демонстрации своей преданности американскому делу. В Ньюберипорте (Массачусетс) молодые пресвитерианки за день спряли 270 мотков пряжи, патриотично подкрепляясь лабрадорским чаем и кофе[1211]. «Boston Chronicle» описывала безмятежную атмосферу такого общения: «Когда наступила вечерняя прохлада, они спустились из комнат во двор, на лужайку, где представляли собой приятнейшее зрелище: жужжащие прялки, невинная болтовня, аккуратная и достойная одежда (по большей части домотканая), дружеские занятия и совершенная женская гармония»[1212]. В Роксбери (Массачусетс) 60 юных леди превратили прядильные посиделки в настоящее шоу; во всяком случае, зрители из городка и сельской округи стекались к дому священника, где все происходило, чтобы полюбоваться «необычным и прекрасным зрелищем»[1213]. Городские власти старались поощрить патриотическую инициативу. За лучшую ткань домашнего производства предлагались премии от двух до четырех гиней[1214].
Параллельно развивались и местные текстильные мануфактуры. В 1767 г. Питер Эттер и сыновья предлагали массачусетцам нитяные, хлопковые и шерстяные чулки и перчатки, снабдив свое объявление горделивой шапкой: «Произведено в Брейнтри»[1215]. В 1770 г. ассортимент их конкурента Джона Гора уже включал «североамериканские мануфактуры»: супертонкие хлопковые чулки; ткани черного, помпадурового[1216], светло- и темно-шоколадного цветов; тонкую летнюю одежду; супертонкую белую фланель; клетчатую ткань (diaper); белый и полосатый лен[1217]. Он же прибег к оригинальной маркетинговой стратегии: предлагал приносить ему английские костюмы в обмен на домотканые[1218].
«Прядильные посиделки» продолжались и во время Войны за независимость. Французский путешественник маркиз де Шастеллю посетил в Филадельфии Сару Франклин Бейч, и она с гордостью
