на животе и лапах – черная, а нос и щеки были белыми, как будто он угодил мордочкой в ведро с белой краской.
Пока мама Бэй-бэя лежала на бревне и сосредоточенно ела ветку бамбука (вы знаете, что панды тратят больше половины своего дня на то, чтобы жевать бамбук?), Бэй-бэй бегал по вольеру и то и дело попадал в разные истории.
Сначала он подошел к небольшому корытцу с водой, но вместо того, чтобы попить, заигрался и опрокинул его себе на голову.
Потом Бэй-бэй полез на дерево. Цепляясь когтями за ствол, он поднялся на пару веток, но оступился и шлепнулся на землю.
Бэй-бэй жалобно заскулил – будто заскрипел, – и маме пришлось бросить свой обед и поспешить на помощь сыну. Отряхнув и облизав его, она нежно взяла Бэй-бэя за шкирку и отнесла в другой конец вольера. Там они бегали и катались в обнимку по земле. Мама нежно трепала Бэй-бэя лапами, а он утыкался в нее мордочкой и терся носом.
Наигравшись, Бэй-бэй и его мама уютно пристроились возле забора. Бэй-бэй свернулся калачиком, закрыл мордочку пушистым хвостом, и скоро они оба уже сладко спали.
Мне тоже страшно захотелось уткнуться в маму, но моя мама была в больнице, и ей было немного не до того, чтобы я в нее утыкалась.
У меня защипало в носу, я всхлипнула, но в дело сразу же вмешался Леша.
– Так, а где счастливый отец? – спросил он. – Почему он не помогает своей жене ухаживать за ребенком?
– Ты о ком?
– Как это о ком? О муже этой панды. Вот смотри: твой папа сейчас с мамой. А этот где? Почему не учит сына лезть на дерево? Не укладывает его спать?
Я не верила своим ушам.
– Леша! Ты стал феминистом!
– Не говори глупостей, – смутился он. А потом добавил: – Ну если только совсем чуть-чуть…
В этот момент у Оли зазвонил телефон.
Прошлым летом мы с папой установили Оле разные звонки на каждого члена семьи, и теперь я точно знала, что это звонит папа, потому что из Олиного телефона доносился мой собственный голос и смех: «Это звонит папа. Это звонит папа. Это звонит папа».
От волнения Оля никак не могла вытащить телефон из сумки. Она искала его то в одном отделении, то в другом, то в наружном кармане, то в боковом, а телефон продолжал надрываться моим голосом и смеяться.
– Оля, может, тебе помочь? – осторожно спросил Леша, хоть и знал, что зря он это спросил.
– Никто не может мне помочь! Главное – не мешайте! Это не сумка, а какой-то Бермудский треугольник…
Наконец, докопавшись до самого дна и уронив при этом на асфальт ключи и косметичку, Оля выудила из сумки дребезжащий телефон и поднесла к уху.
– Ну слава богу! – просияла она.
А потом повернулась ко мне:
– Анечка, у тебя родилась сестричка.
Глава 18. Дом
Следующий год пролетел быстро.
Мою сестричку назвали Соней.
Родители говорили, что она похожа на меня как две капли воды, но я так не считала.
Первые полгода Соня вообще была похожа на кабачок. Она только и умела, что лежать в коляске или кроватке, пялиться в потолок, ну и, конечно, орать во весь голос. Потом ее пухлые ручки и ножки перетянулись складочками, и она стала походить на связку сарделек. А волосы – те, что были у Сони при рождении – выпали и вместо них вырос светлый пушок. Я надевала ей на голову красную ленточку с бантиком, и получалась очень симпатичная сарделька.
А потом Соня подросла еще и стала ползать по всей квартире, путаясь под ногами и оставляя за собой на полу ручеек слюны. Она постоянно норовила залезть именно туда, куда ей было нельзя: под мамину с папой кровать, в горячую духовку, пальцами – в электрическую розетку. Больше всех Соня любила играть со мной – наверное, потому, что я еще не забыла, как это – быть маленьким ребенком, и знала много смешных игр. А когда Соня научилась стоять, я протягивала ей два указательных пальца, она хваталась за них и делала несколько шагов.
Мне нравилось быть старшей сестрой.
В Бостоне я пошла в новую школу и очень быстро стала там одной из лучших учениц в классе. Дополнительные занятия по английскому мне были больше не нужны. Наоборот, теперь я сама помогала детям, которые не знают английского, освоиться в школе.
В бостонской школе тоже устраивали пижамный день, и мама купила мне новую пижаму – с жирафами.
Я записалась в школьную футбольную команду (да, в Америке девочки играют в футбол!) и по выходным ездила на соревнования. На футболе у меня появились подруги, Оливия и Софи, правда, не рыжие – видимо, всех положенных мне рыжих друзей я уже израсходовала.
Мама, конечно же, быстро нашла мне в Бостоне субботнюю русскую школу. К сожалению, в столовой там не давали ватрушек, обед нужно было приносить самим. Зато там был шахматный кружок. На нем у меня появился достойный соперник, а потом и друг – Даня. Оказывается, Данины родители тоже были из Москвы и до переезда в Америку жили недалеко от Олиного и Лешиного дома. Представляете, как тесен мир?
На Хэллоуин, как я и обещала Хот-догу, я нарядилась Джорджем Вашингтоном – черепахой. Я набрала огромную корзину конфет, но бо́льшую часть из них продала. Некоторые зубные врачи в Америке выкупают у детей конфеты за небольшую плату, чтобы те поберегли свои зубы. За килограмм конфет я получила четыре доллара и купила Соне погремушку, которую та сразу же засунула в рот, потому что у нее резались зубы. Вот такой зубной круговорот.
Я получала вести из Нью-Йорка – Исмаил и Хот-дог присылали мне открытки и письма. Семья Хот-дога переехала из нашего здания в отдельный дом. Хот-догу купили щенка, и угадайте, как он его назвал? Джорджем Вашингтоном. У Исмаила наконец-то родилась внучка, причем сразу две – близняшки. Он сказал, что это я принесла ему удачу. Мисс Джонсон тоже писала нам и присылала свои фотографии. Она проколола себе вторую ноздрю, а челку покрасила в зеленый цвет.
На день рождения мама с папой купили мне велосипед.
Вместо двух косичек я теперь носила распущенные волосы.
А на летние каникулы мы прилетели в Москву.
Я не была здесь два года и первые несколько дней чувствовала себя очень странно. Мама сказала, что для этого
