что там, в Америке, ее совсем не кормите? – Бабушка покачала головой. – Не ребенок, а кости одни.
И снова мама закатила глаза, а папа улыбнулся. А мы с Дедушкой принялись обниматься.
В деревне все было такое знакомое и родное! Запах свежескошенной травы, вкус крыжовника с куста, кисло-сладкого, с толстой, шершавой кожицей и хвостиком на конце, стрекот кузнечиков под вечер, Бабушкин сливовый компот, хлюпанье ее калош по росе.
Мне казалось, что за последние два года я отвыкла от всего этого, а теперь вдруг осознала, как мне этого не хватало.
Бабушка продолжала готовить с утра до вечера, а в перерывах между котлетами, супами и вареньем с упоением смотрела свои сериалы – теперь даже больше, чем раньше. А все потому, что кроме современного телефона Дедушка купил еще и компьютер, и оказалось, что смотреть на нем сериалы даже удобнее, чем по телевизору. Можно пересматривать особенно полюбившиеся и возвращаться к тем сериям, которые Бабушка пропустила.
Бабушка даже похвалила Дедушку за эту покупку. Но, конечно, в своем стиле.
– На всякую дурость и ум найдется, – сказала она, помешивая что-то булькающее на плите.
Бабушкины отношения с соседями, Грехами, по-прежнему были напряженными. Тот бешеный петух больше не кричал, из него все-таки сварили бульон. Его сменил спокойный, даже вялый петушок, который порой вообще забывал кукарекать по утрам.
Но Грехи все равно не давали Бабушке с Дедушкой скучать. Они завели козу Симку, которая блеяла круглые сутки.
Дедушка объяснил мне, что, когда Симка была маленькая, она вела себя тихо. Но теперь она выросла, и ей хочется замуж, а мужа в округе нет, потому что в нашей деревне коз никто больше не держит.
До нашего приезда Бабушка стоически переносила Симкины вопли, но теперь, когда у нее в доме было целых два ребенка, Бабушка снова возобновила свою революционную деятельность.
– Прекратите издеваться над животным, – кричала она соседке Наташе через забор. – Найдите ей уже какого-нибудь козла!
– Вам легко сказать! Мы возили ее на прошлой неделе на ферму, привели ей самца. А она его забодала – не понравился.
– Ей не понравился, а у меня дети не спят! – Бабушка указала в сторону мамы, которая прибежала на шум с Соней на руках. Соня выглядела бодрой, выспавшейся и нисколько не страдающей от проделок Симки и с большим интересом наблюдала за происходящим.
– И что же нам теперь делать? – Наташа все еще надеялась, что Бабушка войдет в ее нелегкое положение.
– Что хотите, то и делайте! Но если так будет продолжаться, то я собственноручно… – И Бабушка драматически подняла в воздух палец.
Тут можно было только догадываться, что грозилась сделать Бабушка. Но поскольку папы в тот момент рядом не было, действовать пришлось мне.
– Бабушка, Бабушка! – закричала я. – А мы скоро будем обедать? Я такая голодная.
Так коза Симка была спасена.
На следующий день после приезда мы сели на велосипеды и поехали на озеро. Соня ехала в специальном детском кресле, которое крепилось к багажнику папиного велосипеда. Мы с мамой – каждая на своем.
Озеро нисколько не изменилось. Все так же плескалась от ветра вода, все так же шелестела осока. На берегу в песке возились абсолютно шоколадные дети в одних трусах. Солнцезащитный крем еще не вошел здесь в моду.
Единственным нововведением был небольшой бак для мусора около пляжа. Рядом с ним стояла табличка, с которой хмуро смотрела большая свинья. Вверху таблички было написано «Не мусорить» – и три восклицательных знака. Теперь и в Ласковом занимались спасением планеты.
Мы с папой подошли к воде.
– А давай сплаваем на дальний пляж, на тот берег? – сказал он.
Я запрыгала от радости.
В Бостоне мы с папой ходили в бассейн, и я стала плавать гораздо лучше, чем раньше. Действительно, почему бы нам не переплыть речку, точно так же, как два года назад это сделала та крикливая тетя в фиолетовом купальнике?
Мама, конечно, сразу разволновалась.
– А вы уверены? А Аня сможет? А это безопасно?
Соня, которая копалась лопаткой в песке, тоже насторожилась. Она подняла голову и открыла рот, из которого тут же потекли слюни.
– Easy-peasy, – ответила я маме. Это было еще одно выраженьице Хот-дога. – Проще простого!
И мы с папой поплыли.
У берега плескались маленькие дети с мамами, и вода была мутной от песка, водорослей и всякой дребедени: спасательных кругов, формочек для песочных за́мков, сачков, масок для ныряния и ласт, так что нам с трудом удалось вклиниться между ними.
Но когда мы отплыли подальше, вода стала чистой, прозрачной, хоть и более прохладной, чем у берега. Мы плыли молча. Солнце приятно грело лицо. Где-то недалеко плескалась рыба.
Со стороны наше озеро всегда казалось мне небольшим и расстояние до другого берега – преодолимым. Но мы все плыли и плыли, а ни луг, ни камыши, росшие вдоль того берега, не становились больше, не приближались к нам. Даже пушистые облака, которые проплывали над нами, и те двигались быстрее.
Я начала уставать.
– Пап, долго еще?
– Уже половину проплыли.
– Только половину? – всполошилась я. – Не может быть. Мы так долго уже плывем…
Последнее слово я еле выговорила, потому что у меня окончательно сбилось дыхание, и мне пришлось усиленно бить ногами, чтобы замереть над водой и хоть чуть-чуть отдышаться.
И зачем я ввязалась в эту затею? Плескалась бы сейчас у берега с папой и прыгала бы в воду с его плеч. Или копалась в песке вместе с Соней.
– Пап, я больше не могу… Я устала…
Папа обернулся.
– Во-первых, не раскисать. Но ты это и так лучше меня знаешь. Во-вторых, включаем план Б. Плывем на островок, на пупок – туда, где кувшинки…
Пупок тоже был неблизко, метров пятьдесят вправо, целый бассейн, но все же ближе, чем тот берег.
Как там говорил Хот-дог? Go! Go! Go! Давай! Давай! Давай!
Я гребла изо всех сил, рассекая руками воду, ударяя ногами. Я старалась не думать ни о чем кроме следующего гребка, следующего маха рукой, следующего нырка под воду, а потом следующего, а потом еще одного.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
А потом – ой.
Я почувствовала что-то под ногами. Что это? Песок? Мы доплыли!
Мы с папой медленно вышли из воды и сели на теплый песок.
Теперь, когда нам не нужно было пыхтеть и плыть, мы могли насладиться видом, открывавшимся на тот берег с пупка: широкая полоса синеватой воды, тонкая полоска луга, посреди которого росло одно большое дерево, а потом до самого верха –
